Хенек. Мои харцеры[14].
Зоська. Я была тронута. Все-таки ксендз есть ксендз, подумала и дала ему fifty dollars[15] на заупокойную службу по Олесю и матери.
Хенек. А по нашим одноклассникам? Рысеку, Зигмунту, Доре, Якубу и Менахему?
Зоська. По всем?
Хенек. А почему бы и нет, Зоська?
Зоська. Мне полегчало, я села в такси и велела ехать в Варшаву. Вернулась в New York. На детей рассчитывать было нечего. Однажды Люси заявила мне, что это я убила ее отца. Так что я решила не церемониться. Продала дом вместе с невыплаченным кредитом и поселилась в “Доме спокойной старости под покровительством святой Терезы Младенца Иисуса”. Все удобства. Красивая комната с ванной, окно выходит в чудесный парк. Пятиразовое питание. Кормят вкусно. Врач. Парикмахер. Каждый день церковная служба. Женщины, вместе с которыми я молилась, смотрела телевизор и играла в покер, однажды спросили, не еврейка ли я, а то, мол, дети похожи. Вообще-то они были симпатичные, но евреев, похоже, не любили. “Of course not”[16], – сказала я. Чтобы Стэн и Люси меня навещали, я собиралась платить им fifty dollars. Плюс расходы на дорогу. Пришлось договориться, что я буду платить fifty dollars в месяц за то, чтобы не приезжали, – получилось даже дешевле, не надо оплачивать дорогу. Теперь я могла спокойно играть с соседками в покер, смотреть телевизор и молиться. Так и прошла моя жизнь.
Абрам. Говорят, Зоська не проснулась, наглотавшись каких-то таблеток. Стэн и Люси подозревали, что ее убили – отравили, – поскольку все наследство досталось монахиням, но вскрытие ничего такого не показало. Хотя в девяностые годы следствие возобновилось, и кого-то даже арестовали.
Хенек. За мое преданное служение мне доставались одни попреки. Я любил играть в бридж. Нет бубей – ходи с червей. Два валета – счастья нету. И кем меня выставили в восьмидесятые годы? Картежником, просаживающим деньги прихожан. А в девяностые в газетах писали о том, что я “питаю слабость к смазливым алтарникам”. Эти наветы тоже оказались беспочвенными, свидетели отозвали свои показания, а епископ назначил меня ксендзом-деканом. Тогда кто-то пустил слух, будто я сотрудничал со службой безопасности. Якобы доносил на “Солидарность” в обмен на льготы при строительстве! Это я-то! В 2ООО году – очередная провокация. На сей раз жителей нашего городка обвинили в убийстве евреев. Я заколебался. Попросил епископа об аудиенции, спросил совета. “Может, стоит частично признать свою вину?” Епископ так и подскочил: “С ума сошли?!”
Владек. Я всегда верил, что правда в конце концов одержит верх. И что на пороге смерти я еще покажу себя. Когда ко мне обратились журналисты, я принял решение все рассказать.
Марианна. Зачем? Нам тут житья не будет. Хоть раз в жизни меня послушай.
Владек. Я рассказал все, как было. Кому какая была корысть. И своей роли не утаил.
Марианна. Изобразил нас Ромео и Джульеттой, а себя— единственным праведником в Содоме и Гоморре.
Хенек. Я прослышал, что главные пособники наших врагов – Марианна и Владек. Пришел к ним после колядок и говорю: “Что это вы такое