Кобзарь не случайно выбрал это место для колодца. Откуда он знал, что там есть источник, одному ему было известно, но каждый раз, странствуя, мог отдохнуть у дороги в тени и утолить жажду. Как-то Данила сказал, что таких колодцев по миру на собственные средства он сделал уже шесть. В этом никто не сомневался, люди знали: старый бандурист не бросает слов на ветер. Он ходит по свету и знает, что где творится, как живут люди в других городах и селах. Поэтому и спешили подкопаевцы на встречу с кобзарем, чтобы узнать новости. Ему верили, к его словам прислушивались, потому что знали: там, где другие молчат, правду скажет только он. Кого ему бояться? Вольный как ветер! А какое удовольствие послушать думы о запорожских казаках! Сколько же он их знал! И о казаках, которые попали в турецкую неволю, и о казацком счастье, и о Байде, Марусе Богуславке, о Богдане Хмельницком и Петре Сагайдачном, о Самойле Кошке и братьях Самарских. Иногда мужики после того, как разбредутся женщины и разбегутся детишки, просили деда спеть и неприличные песни. Кобзарь не всегда соглашался, но иногда пел им шуточные песни, а мужики ржали так, что листья на калине тряслись.
Когда Варя с Ганнусей подошли к колодцу, свободного места на колоде уже не было. Поэтому девушки примостились сзади на мягком ковре густого спорыша. Слепой кобзарь Данила сидел на скамье в черной расхристанной рубашке, держа в руках бандуру осторожно и с любовью, как мать держит младенца. Его длинная седая борода достигала впалой груди. У ног лежала старая фуражка, а поводырь, мальчик-подросток с бельмом на правом глазу, сидел рядом на земле, подложив под себя котомку. Он не смущаясь уминал за обе щеки большой пирог с маком, которым его кто-то угостил, и запивал молоком из кувшина.
– Что вам, люди добрые, спеть? – спросил Данила, легонько коснувшись узловатыми пальцами струн и подгрифов кобзы, словно проверяя, все ли они на месте.
– Какую-нибудь грустную песню! – сказал кто-то из слушателей.
– Зачем начинать с печали? Что-нибудь душевное спой! – отозвался женский голос.
– Лучше уже об отце Богдане!
– Люди добрые, – сказал Данила, подняв голову. Он прищурил слепые глаза, будто всматривался в бездну синего неба и мог его видеть. – Послушайте о вдове Ивана Серка.
Сразу стало так тихо, что было слышно лишь чирикание неугомонной птички где-то в гуще калинового куста. Кобзарь защипнул ногтями струны, и ожили они звуком.
В городе Мерефе жила вдова,
Старенькая вдова,
Серчиха-Иваниха.
Семь лет не видела она Ивана,
А было при ней двое сыновей —
Серченко Петр и Роман.
Полилась песня из уст исполнителя, а бандура[3] – как живая в его руках. Большой, указательный и средний пальцы бандуриста касались струн, а слушателей так пленила музыка,