А на сознательном уровне он сосредоточился на этом самонадеянном деревенском парне. Тот, очевидно, приехал в город, чтобы в течение трех дней пиликать или тренькать на каком-нибудь народном инструменте и заработать пригоршню астинов, а потом прокутить их на Празднике. Как посмел такой парень зайти в самую модную кавницу на всей Восточной Ладони и плюхнуться своим деревенским задом на стул у столика для избранных? Адриано все еще хранил до боли ясное воспоминание о долгом месяце, который потребовался ему – даже после того, как его первые стихи появились в печати, – чтобы осторожно подобраться поближе, внутренне содрогаясь в ожидании отпора, прежде чем он стал членом избранного и широко известного круга людей, занимающих этот стол.
Он поймал себя на тайной надежде, что музыкант посмеет ему возразить: у него уже был готов отменный куплет насчет презренной черни, смеющей высказывать собственное мнение в компании гораздо более умных людей.
И словно уловив эту мысль, парень еще вальяжнее откинулся на спинку стула, погладил длинным пальцем рано поседевший висок и сказал, обращаясь прямо к Адриано:
– Кажется, сегодня мне везет на пари. Рискну поставить все, что мне предстоит выиграть на прошлом пари, что Альберико слишком осторожен, чтобы нарушить по такому поводу традиции праздника. В Астибаре сейчас слишком много народу, и настроение слишком приподнятое, даже несмотря на то, что здесь наливают разбавленное спиртное людям, которые должны бы знать в нем толк.
Он ухмыльнулся, чтобы смягчить свои последние слова.
– Тирану гораздо выгоднее проявить великодушие, – продолжал он. – Со всеми церемониями раз и навсегда похоронить своего старого врага, а потом возблагодарить тех богов, которым нынче велит поклоняться барбадиорам их заморский император. Возблагодарить и принести жертвы, так как он может быть уверен, что наследники-кастраты герцога быстро забудут о свободе, за которую боролся Сандре в еще не кастрированном Астибаре.
В конце своей речи он перестал улыбаться и в упор посмотрел своими широко расставленными серыми глазами на Адриано.
Это были первые по-настоящему опасные слова, произнесенные вполголоса, но их слышали все, и внезапно их угол в «Паэлионе» неестественно притих посреди беспорядочного шума остальных частей зала. Насмешливый куплет Адриано, так быстро сочиненный, теперь показался ему самому тривиальным и неуместным. Он ничего не ответил, сердце его почему-то учащенно забилось. Он с некоторым усилием заставил себя не опускать глаз под взглядом музыканта, который прибавил с прежней кривой усмешкой:
– Так что, поспорим, друг?
Стараясь потянуть время и быстро прикидывая, сколько астинов сможет добыть у друзей, Адриано