– Да я шучу, – отмахнулся Борисов, наклоняясь к телу погибшей, – где там еще эти крестики?
– Вот, вот.
Задрав майку, криминалист демонстрировал коллегам подозрительные шрамы.
– Мда, ну без опознания, хрен мы что выясним. Секта не секта, я такого раньше не видел. Что думаешь, Сергей Анатольевич?
– Епта, во-первых, я думаю, что ты совсем охренел, Евгений Иванович, а во-вторых, – Кошкин присел на корточки и, взяв у Шилова чистые перчатки, приступил к осмотру, – а во-вторых, хм, ну шрамы, положим, старые.
– Это ты как определил?
– Я не эксперт, но у меня есть несколько шрамов. И вот эти, – Кошкин ткнул пальцем в одну из звездочек, – напоминают мои старые.
– Любопытно. – После ухода Зайцева, Борисов впервые стал серьезен. – Ген, можешь её набок переложить?
Шилов повернул девушку набок и задрал обгоревшую майку.
– Ну что?
– Да ничего. Чертовщина какая-то.
На спине у девушки не оказалось ни рубчиков, ни звездочек ни чего-либо подобного. В некоторых местах майка прикипела к коже, но на боках, четко прослеживалась граница, где заканчивались старые повреждения неясного происхождения.
– На крылья чем-то похоже, только растут они не между лопаток, а между груди, – заметил участковый.
– Абстракционизм? – протянул Борисов.
– Скорее долбо… какой-то, где там эти труповозы, тьфу. – в рифму выругался Кошкин, после чего поднялся и, сняв перчатки, полез за сигаретами. – Пусть Брянский ковыряется, а то с таких находок спать не будешь.
– О, Сергей Анатольевич, – следователь в точности повторил действия участкового и, выпустив струйку табачного дыма, продолжил, – я почему-то уверен, что спать мы будем без задних ног, правда, часа по два в сутки.
– Хах, – улыбнулся участковый, и, оттопырив большой палец, почесал переносицу.
С гулом набирая скорость, мимо проехала электричка. В полумраке моста зеленые вагоны казались серыми с легкой синевой, как вечернее пасмурное небо. Пассажиры мирно сидели на своих местах, погруженные кто в раздумья, кто в книгу, кто в звуки музыки. Кто-то дремал, прильнув лбом к прохладному стеклу, но всех сидящих, дремлющих, дымящих в тамбуре объединяла жизнь. Жизнь, изуродовавшая и покинувшая, лежащее в нескольких метрах от путей, женское тело. На границе этой жизни, невидимые замыленному, обывательскому глазу, стояли трое мужчин. Не призраки и не миражи, их невидимость была совсем другого, не волшебного сорта, культивированного человеческим безразличием. Интерес к полиции проявляют лишь два типа людей: нуждающиеся в защите закона и его нарушители. Как хомяк, привыкший что в поилке есть вода, а в клетке опилки, человек редко замечает порядок, считая спокойствие обычным делом, и даже не догадывается, какими незримыми силами оно поддерживается. Но стоит поилке высохнуть, и хомяк это сразу почувствует, его начнет мучать жажда, и он, скорее всего, умрет, если не вмешается та невидимая и в тоже время обыденная сила, поддерживающая шаткое равновесие. Мы не любим