Та неохотно подчинилась.
Но музыка тут же стихла.
– Антракт! – с притворной строгостью крикнул ректор, обмахиваясь цилиндром. – Угощайте дам, господа лицеисты. И говорите только по-французски!
– Вот еще, – Волжина сморщила нос, но тут же сказала: – Tenez, on a bien vu quelque chose?
– Permettez-moi de vous demander ce que vous avez vu?2
Она взяла Швейцера под руку, и они медленно двинулись к тележке.
– Вертолет, – шепнула та, подавшись к его уху.
– Как? – Швейцер не поверил. – C'est pas possible.
– Si, c'est bien possible. Mais ne dites rien: on ne peut pas parler.3
– Но вертолетов давно уже нет. Враг уничтожил всю авиацию, – он окончательно перешел на русский язык.
– А может, это Враг и был. Он пролетел прямо над нами, похож на стрекозу. Страшный! А на боку – звезда, красная.
Швейцер остановился.
– Он же мог вас расстрелять, – проговорил он испуганно. «Значит, все-таки через тайгу шли, по поверхности».
– Но не расстрелял же.
– Или облучить чем-нибудь.
Теперь побледнела Волжина.
– Что вы такое говорите! Не надо так, со мной может быть обморок!
– Простите, – смешался Швейцер.
Но Волжина уже раскаивалась, что рассказала.
– Поклянитесь, что это не пойдет дальше! Если мать Саломея узнает, меня посадят в карцер.
– Я вам клянусь. А что – у женщин тоже есть карцер? – Швейцер сменил тему.
Они дошли до тележки, Волжина взяла эклер.
– Есть, – ответила она с набитым ртом. – Вообразите – там крысы!
– Это ужасно.
Швейцер удивлялся своему спокойствию. Все было за то, что он уже привык и его не проймешь даже сногсшибательной новостью о вертолете.
– Знаете, – сказал он, отпивая ситро, – очень возможно, что это наши. Господин ректор сообщил нам о крупных победах. У нас недавно было Устроение, и Бог укрепился в желании помочь правому делу. Врага оттеснили, а вертолет – счастливый трофей…
– Тише вы! – прошипела Волжина. – Кричите на весь зал!
Швейцер, спохватившись, прикрыл рот. В уме он просчитывал, не мог ли его микроавтобус на деле оказаться вертолетом. Нет, они ехали по земле. Если потом и летели, то в памяти это не сохранилось.
Он посмотрел в сторону оркестра: отцы перекусывали за отдельным столом, и ректор что-то разливал из маленькой фляги. Все шло к тому, что перерыв затянется надолго – так шло из бала в бал. Другие лицеисты стояли группками и отдельными парами; они вели вымученные разговоры с подругами. Мать Саломея сидела на женской половине, как изваяние. Отец Савватий несколько раз звал ее к столу, показывая зачем-то фляжку (что в ней было?) но та лишь качала головой и оставалась сидеть.
Швейцер почувствовал, что уже ненавидит Волжину. Вот жаба! Жаба безмозглая.
Волжина