Слова чужого тянется
чёрный след.
Крепость, – язык над крышами
наших плеч,
стой до конца, услышавши
Божью речь!
Долы, дороги, пажити,
запах сосны и стога.
Родину потом нажили
да проглядели Бога.
Трудятся Божьи плотники
ради души, – не хлеба:
виселицы угольником
меряют наше небо.
Истовый труд и спорится
ради овцы заблудшей, —
тело сжигая, молятся,
чтоб уцелели души!
Рыцарь, купец, ремесленник
наших подворий гости, —
а на задворках песенник
слов подбирает кости.
Боги вина и голода,
гнутых спин,
наша земля расколота, —
Бог – един.
Бьет матерей бесплодие,
Смерть – сынов.
Тесною стала родина
для богов.
Боги дрожат от холода,
пьют дожди.
Наша душа расколота,
крест в груди!
Наша судьба – заложница
в мире снов.
Боги лежат у звонницы
кучей дров…
«Не видеть бы мне и не слышать…»
Не видеть бы мне и не слышать,
и бедное сердце
совсем исключить из биения нынешней жизни,
и не вымучивать больше ни взгляд, ни кивок, ни коленцо,
просто в глаза посмотреть уходящей отчизне,
просто в молчании с ней, дорогой, попрощаться,
чтоб не винить, не корить
и не клясть напоследок,
и, проводив её в путь, сиротою остаться
в доме, где жить начинал мой исчезнувший предок.
В доме, который Земля,
а не племя, не город,
в доме, где каждый за каждого угол стола занимает,
где на любом языке одинаковы жажда и голод
и одинакова боль,
и жизнь одинаково тает.
Ночью над крышей висит одинокое небо.
Тощие мысли мои, о чем говорить одиноким?
Поговори, отвечают, о том, что когда-то ты не был,
ныне же братом идешь по небесной дороге…
«Дождь стоянкой стал над миром…»
Дождь стоянкой стал над миром,
травы брызжут под ногой,
пахнет дном и перегной
чавкает протухшим сыром,
и весь ливень и весь лес
полны предчувствием знакомым,
распознанием чудес,
каждый раз иным и новым,
предощущением минут
блаженных, не минут, – событий,
вот они, уже идут,
и очумелый от открытий,
теряешь плоть, теряешь дух
теряешь путь к жене и сыну,
и вот ты монстр наполовину
и лишь стихи бормочешь вслух.
Ленинградский пейзаж
Иду, глотая ветер на Фонтанке,
и вижу кровь на Инженерном замке
и площадь старую, где был на небо вход,
и всё теперь совсем наоборот,
и