Неожиданно для себя миссис Уилкинс склонилась над столом.
– Вы читаете о средневековом замке и глициниях? – услышала она собственный голос.
Естественно, миссис Арбатнот была удивлена, но и вполовину не так сильно, как удивилась самой себе миссис Уилкинс.
Миссис Арбатнот прежде не замечала этой худенькой, немного нескладной особы в потрепанной одежде, которая сейчас уселась перед ней, с личиком в веснушках и огромными серыми глазами, почти спрятавшимися под несуразной мокрой шляпой, поэтому какое-то время просто молча на нее смотрела. Она действительно читала и о средневековом замке, и о глициниях, точнее, прочла десять минут назад, и все эти десять минут грезила – о свете, цвете, аромате, мягком плеске волн среди нагретых солнцем скал…
– Почему вы спрашиваете? – произнесла она печально-торжественным голосом, поскольку научилась разговаривать с бедняками (у них самих) голосом печально-торжественным и терпеливым.
Миссис Уилкинс залилась краской и казалась ужасно смущенной и перепуганной.
– О только потому, что я тоже видела это объявление и подумала, что, может быть… Подумала, что как-нибудь… – она запнулась.
Миссис Арбатнот, имевшая обыкновение распределять людей по спискам и категориям, по привычке размышляла, в какую категорию и под каким заголовком поместить миссис Уилкинс.
– Я вас знаю, – продолжала миссис Уилкинс, которая, как все стеснительные люди, начав говорить, остановиться уже не могла и при этом все больше и больше запугивала себя звуками собственного голоса, отдававшимися в ушах. – Каждое воскресенье… Я вижу вас каждое воскресенье в церкви…
– В церкви? – эхом откликнулась миссис Арбатнот.
– И оно выглядит так чудесно – это объявление о глициниях, – и…
Миссис Уилкинс, которой было как минимум лет тридцать, умолкла и принялась ерзать на стуле, как растерявшаяся неуклюжая школьница.
– Все это выглядит так чудесно, – выпалила она, – особенно в такой ненастный день…
И она уставилась на миссис Арбатнот глазами несчастной собаки.
«Бедняжка, –