Точно так же, как когда-то духовной пищей ему служили книги и языки, сейчас самое истинное удовлетворение доставляло путешествие по незнакомым странам, сознание того, что он первый европеец, у которого появилась возможность свободно раскрыть секреты Нового Света. Завоевывать и разрушать, подобно Кортесу и стольким другим испанским капитанам, многим из которых он когда-то даже составил компанию, у него больше не было желания: это было бы равносильно тому, чтобы повторно брать женщину силой.
Что хорошего в том, что он участвовал в дюжине сражений, поразил мечом сотню туземцев; по крайней мере, ничего такого, что может сравниться с ощущением, когда понимаешь, что ты, первый представитель своей расы, поднимаешься по крутой тропе, направляясь к самой высокой на Земле горной цепи, в центре которой расположился никому не известный священный город.
«Манко Капак построил его возле ворот на небо, где живет его отец…»
Слова сурового кураки все еще звучали у него ушах, а еще – рассказы тех, кто в Тумбесе уверяли, будто дворец Инки сияет золотом от крыши до основания, и, хотя золото совсем не пробуждало в нем алчности, оно подстегивало любопытство.
«Не сносить тебе головы из-за своего неуемного любопытства…» – бывало, говорил дед, устав отвечать на его вопросы, и хотя с тех пор миновало уже тридцать лет, оно по-прежнему не давало ему покоя, и жажда приключений, больше, чем стремление к славе или богатству, подтолкнула его пересечь Море-Океан и последовать за Писарро до богом забытого острова Эль Гальо.
Он уснул, представляя себе тысячу чудес, которые увидит собственными глазами, как только начнется восхождение на величественную кордильеру[18], вздымавшуюся перед воротами тамбо, и проснулся, когда над самыми высокими вершинами забрезжил рассвет.
Пара часовых дремала, привалившись к стене, возле тлеющего костра, а вдали на огромных пиках заблестели вечные снега, отражая первые лучи солнца, которое, казалось, стремилось появиться здесь поспешнее, чем где бы то ни было на планете.
Его завораживала быстрота, с которой появлялось и скрывалось солнце на этом континенте: еще в детстве он привык в компании деда наблюдать долгое наступление вечера, – а еще удивляло, насколько точно сутки делились на две равные части независимо от времени года, если вспомнить длинные-предлинные летние дни там, в полях Убеды, и нескончаемые зимние ночи в те годы, которые он провел во Фландрии.
Тут все было другое, и ему страшно нравились вечные неожиданности, которые постоянно будоражили его чувства, поскольку даже обоняние на каждом шагу открывало новые опьяняющие ароматы, а слух улавливал мелодии,