Может сложиться впечатление, будто всё это поверхностные истории. Вовсе нет, поскольку кроме упомянутой общей канвы происходящего имелись и другие линии, а также смыслы. Борис писал заметно более глубокие и изощрённые произведения, чем детективы его друга – это было ясно обоим – а потому его книги трудно издавались, не снискали популярности и пылились на полках магазинов годами.
Тем не менее он оставался верен себе. Последовали романы о чрезвычайно талантливых детях, которые вдобавок никогда не болеют, о небольшой группе искренних творческих единомышленников, в которой все вместе могут куда больше, чем каждый по отдельности, об огромном доме, одаривающем своего хозяина счастьем, о случайных выигрышах в лотерею и о многом другом, чего так никогда и не случилось в жизни Бориса.
Стоило только взглянуть на него, как становилось ясно, что он одинок, беден, обитает в какой-то старой квартире, бо́льшую часть которой сдаёт для прокорма, потому до сих пор так ни разу и не летал на самолётах, хоть уже совершенно этого и не боится. Парадокс его судьбы состоял в том, что он, будучи писателем от природы, всей своей жизнью опровергал – ни много ни мало – радостную и торжественную «легенду о литературе», которую в его семье передавали по наследству от отца к сыну.
Этот вывод можно считать пределом его амбициозности. Прежде чем прийти к нему, Борис сочинил и историю с трагической страстью, и еще несколько романов о болезнях – всё-таки ипохондрия дело серьёзное – и текст о стихийном бедствии, поглотившем выдающегося скульптора вместе с горой, из которой он ваял своё монументальное творение. Однако решительно ничего такого в его жизни не произошло. В том числе не случилось ни одной заметной неприятности. В качестве панацеи он начал писать нон-фикшн – документальную литературу, биографии, то есть уже сбывшиеся истории. Но и это не приносило успокоения.
Для того чтобы не разочароваться окончательно, чтобы оправдать перед самим собой всё, что лежало в основе его воспитания и в каком-то смысле в фундаменте веры, теперь требовалось, наконец, создать текст, который оказался бы сбывшейся правдой. При этом весь прошлый творческий и жизненный опыт Бориса подсказывал, что единственный путь – писать о безнадёжной тщете усилий и невозможности влияния посредством работы духа. О том, что ничто не стоит ничего, что все причинно-следственные связи, более сложные, чем нанесение удара и получение сдачи – либо обман, либо фикция, либо заблуждение. Его собственная биография подсказывала, будто в этих выкладках всё верно, хотя возникало твёрдое ощущение какого-то изъяна, от которого он сам избавиться не мог. Словно такой взгляд лишал не литературу, а его самого чего-то главного. Кроме того, он боялся, что если сядет писать такой текст, то вот тогда-то и начнётся…