В кронах, воздавая хвалу рассвету, переливисто щебетал многоголосый птичий хор. Лес, окружавший Руагора, начинал с рассветом новый день: закопошились мелкие зверьки, застрекотали насекомые, по стволам вовсю носились белки, чуя приближение зимы, пополнявшие запасы. Нет-нет да и пробегали зайцы, в этой части леса никто не охотился уже давно, и зверьё чувствовало себя вполне вольготно. Показался даже коронованный ветвистых рогов короной сохатый, с любопытством оглядел он путника, и неторопливо, без опаски скрылся в ближайшем буреломе. Как и любой мужчина, Руагор-ярл был прирождённым охотником, но сегодня он даже не взглянул на лося, не трогали его и трели пернатых владык неба.
Старец продолжал размеренным широким шагом торить редко видевшую людской сапог тропу, часто останавливаясь, ещё ниже склоняя голову. Почти прижимаясь ухом к свёртку, из которого доносилось едва слышимое натужное хриплое дыхание, временами переходившее в полный страдания тихий кашель, заставлявший ярла морщиться, словно от невыносимой боли. Ведь там, средь мехов, надёжно укутанный любой матери на поученье, едва теплился крохотный огонёк жизни, его отчаянно борющийся за жизнь внук, не разменявший ещё и четырёх лун. Подарок бесследно сгинувшего в походе сына, ныне несомненно ставшего эйнхерием в чертогах Одина, последний из его, Руагора, рода. Только маленькое личико выглядывало из шкур, бледное личико с закрытыми глазами, сведённое болью, от которой разрывалось сердце самого ярла.
Хворь нагрянула нежданно, почти две седмицы назад. Сначала мальчик просто плакал без остановки, его стал пронимать жар, как и со всеми детьми его возраста, этому не придали особого значения. Заварили нужные травы, принесли требу Асиньям, прекрасной Фрейе и Эйр Целительнице, но хворь не отступила. С каждым днём становилось только хуже, появился кашель, ребёнок перестал есть и почти не спал. И тогда под жертвенный нож пошли уже не звери, недрогнувшей рукой орошал кровью трэлов, юношей и дев Руагор алтари богини любви и плодородия, но она оказалась глуха к его мольбам. Вскоре малыш, к ужасу деда, перестал и кричать, только через силу надрывно дышал да кашлял, закрыв глаза, ещё толком не успевшие увидеть мир, и уже не открывал.
Древняя, нянчившая ещё Руагора знахарка лишь развела руками, опробовав все свои средства в конце концов заявив ему, ярлу: смирись, мол, воля богов, таков его вьюрд, –за что и выпорхнула, словно птица, вдохновлённая пинком, из ярлова длинного дома.
Нет, не тем человеком был Руагор, чтобы смириться, чтобы отпустить своего внука, продолжателя рода, и в голове старца замаячила безумная мысль, даровавшая надежду. Хоть слабую, почти несбыточную, но всё-таки надежду. Все точки расставило сегодняшнее утро, ртом малыша пошла кровь, и Руагор наконец решился. Истерично, не щадя себя, словно волчица, отбивалась