Небо надо мной содрогалось в безудержных рыданиях уже около половины всех веков и, когда, наконец, треснуло—разбилось о землю, рассыпалось в мелкую пыль.
Я здесь…
За формальной перегородкой двух мутных стёкол шумел потерянный в своей беспредельной свободе, лишённый твоих объятий город: ты скрываешься от его назойливой суеты на узкой, поскрипывающей над жёстким зелёным ковром кровати. Её синтетическое тепло обволакивает твоё тело, стелется тонким слоем по поверхности кожи, придуманной нежностью касается груди, скрытой тканью пижамы.
Говорит моё себялюбие!
Любопытная жажда ответа дошла до той степени, когда разуму приходится извернуться и его придумать. Воспоминания, подступая со всех сторон, своей многочисленностью размывают ясность сознания: на жёстком ковре приятно стоять коленями; поскрипывание кровати раскалено шумным дыханием; стена в кодах; закодированный, прохладный, как горная река, взгляд.
Ты всё так же избегаешь моего общества в своей постели, не подпуская к пьедесталу даже коленопреклонённого: я не поднимался. Ты наслаждаешься собой—я покорно стою за дверью, преступно приникая слухом к щели у самого пола—из тишины комнаты, вместе с холодом зимнего воздуха доносится фраза: «Ничего хорошего»… Я многое ещё помню…
Слабый свет нежного розового солнца сочился сквозь мутное стекло памяти, пучками паутины ложился на грязный пол деревянного подъезда и, багровея, медленно стекал по ступенькам. Опасно тихий вечер, словно насытившийся хищник, с наслаждением сцеживал кровь из моего подвешенного над городом сердца на асфальт, откуда живительную влагу слизывала беззубая тьма. Я бился в истерике, наблюдая ужасающее спокойствие величественного заката, облачённого в золото и устрашающий пурпур, и, молча докуривая сигарету, рыдал, снося острые, словно лезвие бритвы, прикосновения ветра к сухой коже щёк, кричал, вслушиваясь в шорох тлеющего табака. Я хотел было обернуться на Голос, схватить за Руку, заключить в объятиях ушедший апрель, в полный голос сказать: «Я люблю тебя!», но эхо моего одинокого молчания достигало слуха быстрее, чем успевали разомкнуться губы—и руки безнадёжно бороздили пустоту. Прошлый апрель растворился в воздухе, каждой молекулой, подобно иглам впиваясь в тело, светлыми кадрами воспоминаний слился с последовавшими месяцами в одну ленту запрещённого кино, превратился в сияющую пыль, витавшую над пальцами и отравлявшую дыхание составом тяжёлых металлов. Я хотел Дышать—и благодарно вдыхал цианид…
Начало—зародыш