– А «первый маршал»? Первый – Ворошилов. Почему он не назван?
– Ясно же, почему. Четыре года назад расстреляли трех маршалов: Тухачевского, Блюхера, Егорова. Оставили только двух. Так лучше уж поберечься, не называть имен. Кто знает, что будет? Вот автор песни и решил обойтись без имен. Безопасней – «первый маршал».
Всего этого, да и многого другого, наслушался я тогда, в начале ноября 1941-го. Конечно, говорили так и раньше. Но речь Сталина, ее уж очень явное несоответствие реальности, вызвала особую горечь.
Нашими соседями по квартире была семья Набоковых – из того самого рода. Хорошее образование, особенно у старших. Большая библиотека. Жизненный опыт. С 1934-го, когда вслед за убийством Кирова поднялась волна репрессий и тысячи ленинградцев попали на несколько лет в ссылку, среди них оказались и Набоковы. Друзьям они потом говорили:
– Так мы же убийцы Кирова!
Умения понимать события обитателям нашей квартиры было не занимать. И свое понимание передавали друг другу. Тогдашняя песня «И вместо сердца – пламенный мотор» была не для них. Почему-то хотели в своей груди иметь сердце, а не мотор.
Но все-таки и они терялись: зачем Сталин снова и снова запускает в наше сознание такую заведомую неправду? Чтобы ободрить нас? Ложь – во спасение? Или решил своей уверенностью укрепить нашу веру в него?
Вспоминали слова Черчилля. В июне 1940-го, когда уже Франция капитулировала, и Англия осталась одна перед всей завоеванной Гитлером Европой, Черчилль, придя к власти, обратился к народу с речью в палате общин: «Мне нечего предложить, кроме крови, тяжкого труда, слез и пота»[31]. А через два месяца, по радио: «Война будет длительной и тяжелой»[32].
Британия в страшном критическом положении – и глава правительства не скрывает правду. А Сталин?
Зачем нам такая неправда? Даже если кто-то считает, что она – во благо.
Такая общая бурная беседа стала в нашей квартире первой. Потому что после Большого террора 1937–1938 гг. обсуждение таких острых вопросов велось не целыми квартирами (очень уж опасно), а только с глазу на глаз, да и то редко. Но в блокадном Ленинграде смерть грозила от всего: от голода, бомбежек, снарядов, от угрозы захвата Ленинграда. Тут уж привычный страх перед слежкой от КГБ – НКВД немного отступал, слабел. Не скрывали возмущения сталинской политикой, которая привела к гибели миллионов и миллионов. В разговорах все время звучало то, что осознал и Симонов, но лишь много лет спустя: «…не будь 1937 года, не было бы и лета 1941 года»[33].
Говорили в нашей коммуналке, что такая сталинская неправда – не новость в российской истории. Вспоминали 1937-й и даже досоветское время. Старшая из Набоковых, Александра Иосифовна, помнила, что в 1915-м, когда русские войска терпели поражения на германском фронте, в газетах предпочитали писать о победах. А еще раньше, в 1891–1892-м, когда голодали многие губернии европейской части России, Александр III повелел слово «голод» не употреблять.
Да о чем только ни говорили! И все не о том, что сообщали радио