обвинения, какие только можно выдвинуть против отца и мужа – все, разумеется, ложные, но как бы там ни было, теперь, прежде чем обвинить ее в свою очередь во внебрачной беременности, благополучно завершившейся, кстати сказать, в уходе из дома, в похищении дочери, с которой она запрещает ему нормально общаться, не говоря уже о прочих осуществленных ею кознях (на план А не приходилось даже рассчитывать помимо всего потому, что психоаналитик ни за что не согласится дать показания на процессе); прежде чем обвинить ее во всем этом, как говорилось выше, он должен будет доказать суду несостоятельность предъявленных ему обвинений в применении физического и психологического насилия, в незаконном лишении свободы, в телесных наказаниях и надругательстве над дочерью, в многолетней супружеской измене, в угрозе вырезать всю ее словенскую родню, в неисполнении супружеского долга, уклонении от уплаты налогов, нарушении строительного закона – короче, во всем. Надо повторить, что все это – ложь (это она, Марина, уклонялась от уплаты налогов, Марко ее только прикрывал, а нарушения строительных норм были делом столетней давности, когда его родители расширили летний дом в Больгери, ну да, втихаря, в обход закона, и было это тем убийственным летом, когда не стало его сестры Ирены, то есть в 1981 году, двадцать лет назад, за семь лет до того, как он познакомился с Мариной), и все пересыпано скверными анекдотами, как и прочее – ложными (теми самыми деталями, в которых якобы скрывается дьявол), за исключением единственного эпизода, действительно имевшего место, – незначительного в контексте ее фантастических бредней, но подлинного и приведенного там специально, чтобы напомнить ему, что хотя он и стал жертвой ее неоправданных обвинений, он все равно не безгрешен. Эпизод имел место, когда Адель еще лежала в колыбельке, значит, десять лет назад. Летом. И как раз в Больгери. Тогда он похоронил этот случай в памяти, но очевидно, ничто не было забыто, поскольку сейчас, в документах, события воскресли во всей своей беспощадной реальности.
Июль.
Перед закатом.
Полутень.
Морской бриз колышет шторы.
Неумолчно стрекочут цикады.
Они с Мариной прикорнули в своей комнате (той самой, построенной в 1981 году с нарушением закона). Рядом, со стороны Марины, колыбелька, где спит ребенок.
Свежие простыни, свежая наволочка, свежий запах младенца.
Мир и покой.
И вдруг тишину разрывает рев. Что-то оглушительное, протяжное, устрашающее, пугающее, апокалиптическое. Очнувшись от полудремы, на волнах которой он качался минуту назад, Марко вскакивает, дрожит, жадно хватает ртом воздух, оказавшись за дверью комнаты и прижимаясь к стволу пинии. В горле перехватило, сердце скачет от избытка адреналина. В этом состоянии он находится пять, может, десять секунд, после чего понимает, что происходит, и в то же время осознает: он выбежал из комнаты, в которой находились жена и дочь. Марко быстро возвращается, обнимает Марину,
