Один из ребятишек, по имени Максим, любил в то время только одну игру – с посудой. Ему нравилось расставлять-переставлять стаканчики на специальной игрушечной кухоньке, складывать в кастрюльку маленькие пластмассовые овощи, «мыть» тарелки в раковине. Я любила наблюдать за ним. У него были яркие, чётко очерченные тонкие губы, широко распахнутые карие глаза с короткими чёрными ресницами, и смуглая кожа с нежным румянцем. Из-за слишком выступающих скул и оттопыренных ушей его нельзя было назвать красивым ребёнком, но он подкупал меня своим прямым взглядом и тем, что в отличие от других детей, говорил постоянно не «дай, дай», а, наоборот, «на, на».
– На, на, – повторял Максимка, взмахивая руками, как бабочка крыльями.
– Это он «няня» говорит. Мама, то есть, – объяснила мне однажды напарница, пожилая женщина, проработавшая тридцать с лишком лет в яслях.
Мама приходила за Максимкой рано, в пять часов. Она работала младшим воспитателем в другой группе нашего же детского сада. Её звали красиво, как мою маму – Любовь. Люба притягивала меня своей необычностью. Она ярко красила свои и без того выразительные губы, которые были полнее, чем у сына, мазала веки бирюзовыми тенями, часто надевала блузки и кофты с большим вырезом, носила вещи каких-то диких, кислотных цветов. Но её кричащая внешность странно не соответствовала кроткому взгляду ясных карих глаз, скромности движений и робкой, хотя иногда слегка лукавой, улыбке.
Мне хотелось познакомиться с ней, и я, отдавая вечером ребёнка, стала рассказывать ей о том, что он делал, как себя вёл. Она слушала, иногда благодарила за заботу, и только. Но однажды она задержалась, пришла не в пять, а около семи. В яслях остался один Максим, не считая моей родной дочки, которую я привела из другой группы. С того дня мы и стали общаться.
Нам было легко друг с другом. Люба сразу рассказала, что её воспитали не родители, а бабушка, с которой она живёт и сейчас. Я тоже поведала ей про свою семью.
– А где у тебя муж? – спросила я.
Она несколько секунд смотрела на меня, может быть, пытаясь угадать, зачем я задаю такой вопрос.
– Где-то в Емельяново. А твой?
– Мой где-то в Красноярске.
Люба поглядела на меня вначале с удивлением, граничащим с испугом, а потом в лицо расхохоталась. И я стала смеяться вместе с ней.
– Прости, – сказала она, всё ещё не оправившись от смеха. – Я думала, что одна такая потеряшка.
– Ничего, – успокоила я.
Напарница