Через пять минут я звонил к себе. Дверь открыла Марина Стефанна, завернутая в простыню.
– Как вы здесь очутились?
– То есть как, милочка? – отвечала она.
– Я вам не милочка! Как вас зовут?
– Мария…
Уж тут я взбесился – «Мария», читатель!
– А не Марина Стефанна?
Тут она стала оправдываться, впрочем, – весьма неискусно:
– Это со сна! – страшный сон мне приснился. Мне снилось, что я превратилась в калеку – это ужасно! – едва ходишь, вся трясешься, все болит. А потом еще и в Марию… вот я и сказала…
Сон она видела? Нет, читатель, это не Томочка. И никак не Марина – та сейчас где-то с Сержем. Или Серж уже с Томочкой? Нет – не Марина! – разве боги видят сны? Откуда известно, что это был сон? Нет, она не богиня. Все врет! – я уже знаю: это расслабленный. Ведь ему одному только выгодны эти обмены. О, а мне-то уж как надоело быть женщиной! Хватит с меня подчиненно-почвенного положения, когда всякий Марлинский может вот так вот прийти, надругаться, подавить твою женскую гордость и честь…
– И ты часто видишь подобные сны? – спросила я вкрадчивым тоном.
– Да как тебе сказать…
– Хватит ломаться! – заорал я, уже окончательно забывая себя, – хватит! – и, схватив мнимую богиню за прекрасную шею, стал душить.
– Ах, что ты делаешь? – хрипела она, – отпусти. Да за что же?.. Я видела… Страшный сон… О… о птичках…
Я ослабил хватку:
– О птичках? О каких – орлах? канарейках? Оборотень, чтоб ты сдох!..
– Да что ты?
– Что я? – и опять я сдавил это бело-лилейное горло, – сейчас удавлю тебя, сука! Трясун, паралитик, калека…
– Но это ведь только приснилось! – шипела она, – я тряслась, ходила среди клеток… кормила птиц!
Я плюнул, разжал свои пальцы – ну как его изловить!?
Не портить же знойно-прекрасное тело Марины Стефанны? – оно-то ни в чем не виновно.
Однако, откуда взялась неколебимая моя уверенность в том, что в этом добротном лоснящемся теле поселился убогий урод? Что это у меня за догматическое богословие такое? – женщина утверждает, что видела сон, значит уже и не богиня. А может она богиня иного характера? И что с того, что минуту назад она была на бульваре? – ведь все здесь так зыбко, ведь можно представить себе, что я начал душить одного, а закончил – кого-то другого… что-нибудь в этом духе.
Но, читатель, мне некогда было раздумывать – я был в аффекте, я энергично душил! И пусть то было «энергией заблуждения» (Лев Толстой), пусть по ошибке душил я Марину Стефанну (еще бы не по ошибке! – душил ее тело, а хотел удушить ведь калеку), пусть, наконец, в тот момент я совсем никого не душил – все же был я на верном пути. Трезвость придет!
Зачем же душить? – подумал я, взяв себя в руки, – и прогонять его незачем –