– Быстро руку.
Я машинально протянул, и, когда в сгустившихся сумерках (а было ведь рано) ведьма взяла мою руку, повернула ее вверх ладонью, стало видно, как сияет неоновым светом вся мелко-расчлененная сеть моей судьбы.
– Ну, что там?
– Плохие сосуды, – пробормотала она, – брось курить…
– Это все? Но что меня ждет?
– Кто!.. – она хмыкнула мерзко. – То же, что всех, если не бросишь! О, этот мир ждут потрясения. Каждый глоток дыма – погибель, – она опять хмыкнула, – всеобщая гибель…
– Вы хотите сказать… – начал я.
– Ничего не хочу!.. Я вижу огонь, питающийся вашими городами, и вашу землю, раздираемую в клочья когтями, и вселенную, лопнувшую, как пузырь… и тебя больного, пожирающего собственные испражнения, глядя на ужасы вселенских катастроф, и уже ничего не способного сделать, потому что не сделал теперь. Все вы…
– Так, я, пожалуй, брошу курить.
– Нет, не бросишь! – зарычала она во всю глотку, – не бросишь и обратишь в курящуюся ядовитым дымом кучу отбросов вашу…
Ну, это было уже чересчур: ведь если в первый момент, как она закричала, у меня еще поползли мурашки по телу (это было нежданно, к тому же и церковь, и странная тьма, и пустынное место, и маска вместо лица…), – то вот эта вот «куча зловонных отбросов» испортила все.
– Да понял вас, понял, – вскрикивал я, отчаянно дергая руку из ее мертвых когтистых лап, – понял же! Все! Что еще? Хорошо, я сяду на гноище конечности, буду скрести себя черепком, только отпустите, ради Христа… Я готов хоть сейчас начать посыпать себе голову табачным пеплом, как некий молодой Иов…
– Не кощунствуй, – сказала женщина и исчезла, оставив у меня в руке перчатку.
Я сунул перчатку (мужскую, заметим, перчатку) в карман, вздохнул, (мое свидание отменялось), – вздохнул и пошел, чувствуя себя совершенно несчастным, – несчастным потому, что несчастьем называется лишенность желаемого и желание невозможного.
А не зайти ли к Лапшиной? – она хоть размерами напоминает мою червонную страсть. О, Лапшина чудовищна! –