Похолодало сильнее – уже до –12 °C, и это явно ощущалось, лёгкий мороз пощипывал лицо и пробирался под вязаный свитер. Темнели стволы деревьев, вставшие плотными, спутанными рядами, как волосы на голове у какого-нибудь сумасшедшего учёного. Я пытался заглянуть в чащу, разглядеть что-то среди стволов, но не видел ничего, – буквально через несколько метров свет переставал проникать в глубины бурелома. Все ветки – еловые, берёзовые, дубовые – были покрыты инеем и выглядели словно в сказке, в какой-то очень красивой чёрно-белой сказке. Очарованный открывшейся мне картиной, я фотографировал, держа сигарету в зубах, а потом докуривал и возвращался в машину, почувствовав, что от холода уже немеют пальцы рук. Включив подогрев руля и сиденья на полную, торопливо выжимал газ в пол, чтобы наверстать потерянное время. Вились километры, темнело.
На этот раз темнота не наступила постепенно, а обрушилась вдруг. Небо стало чёрным, лес слился с ним, и передо мной остался лишь кусок шоссе, освещаемый фарами моей «бэхи». Я слегка снизил скорость – фары, несмотря на то что я включил дальний свет, пробивали темноту лишь на пару-тройку десятков метров, а дальше начиналась муть – свет вперемешку с синим маревом. Я чувствовал себя в узком тоннеле: со всех сторон ничего не было видно, сверху чувствовалась громада неба и лишь узкая полоса оставалась свободной впереди меня. До городка со странным названием Лодейное Поле, где мне надо было переночевать и ещё раз списаться с Noname, оставалось ещё около четырёх часов.
Только сейчас, вновь оказавшись в дальней дороге, я вспомнил, что раньше – тогда – больше всего на свете я любил ощущение слегка вибрирующего под пальцами руля. Как контакта между машиной и тобой, невидимой связи между механизмом и твоим телом. Я обожал водить, я любил машину. Нет, я не называл её всякими ласковыми именами, тем более женскими, но я, конечно, одушевлял её. Где-то в глубине моего сознания «бэха» ассоциировалась у меня с небольшим, крепко сбитым мужичком, такого бодрого и молодцеватого вида, всегда готовым побежать, прыгнуть, присесть, привстать, спеть, станцевать. Про себя я иногда звал его Копеич – как старого кореша-собутыльника.
Копеич твёрдо держал своей шипованной резиной ледяной асфальт и нёсся сквозь тьму. Небо очистилось, и я вдруг увидел звёзды – тысячи, миллионы ярких огоньков, маленьких и больших. Я никогда не понимал, как надо смотреть, чтобы увидеть на небе созвездия – Медведицу, Крест, Ковш. Я видел лишь рассыпанный по небу светящийся песок.
В детстве я мог часами, задрав голову, смотреть на небо, пока не начинала болеть шея. Став постарше, я купил себе любительский телескоп, но так и не стал им пользоваться, лишь пару раз взглянув через него на небо. Оказалось, что мне не хотелось видеть частности, я наслаждался общей картиной. Мерцание отдельно взятой звезды или пятна на Луне меня не интересовали.
В шесть лет, у дедушки на даче, я придумал фокус: при первом взгляде на небо ты видишь