Oh, something won’t let me
Go to the place
Where the darklands are
And I awake from dreams
To a scary world of screams
And heaven, I think
Is too close to hell
The Jesus and Mary Chain, «Darklands»
I need help, I’ve seen bad things
And I cannot make them disappear
I want flesh to bring me happiness
Cause I feel nothing, I feel nothing
IAMX, «North Star»
1
Октябрьское солнце прилично грело, совсем не то что в прошлом году. Том с удовольствием потянулся и подставил лицо под его мягкие лучи. Они коснулись кожи, словно чьи-то ладони, и он закрыл глаза, потому что так в это было легче поверить. Даже кособокое складное кресло вдруг показалось удобным, хотя жёсткая спинка по-прежнему впивалась в лопатки. Обычно Том подкладывал под спину подушку, но сегодня она сохла вместе с одеялом и пледом после стирки, которую Адам затеял с утра. «Как будто забыл, что мы собирались попить кофе в саду», – подумал он, впрочем, без особой досады. День был слишком хорош, чтобы беспокоиться о пустяках.
Скорее всего, это последние тёплые выходные в году, и вечером они сложат кресла, унесут их наверх и спрячут в тесной кладовке у Адама в квартире до весны. Встречаться они тоже станут реже: зимой никому неохота надолго покидать нору и тем более тащиться в гости через холодный мрачный город. Но, даже если бы им вздумалось прогуляться в пустынном парке под дождём, они бы только привлекали внимание патрулей, которые от скуки обязательно пристанут с проверкой. Конечно, оставались ещё полутёмные бары, где можно скрыться за дымовой завесой и предаваться долгим неспешным разговорам. Но Том давно уже странно охладел к этим местам, они потеряли для него всякий шарм, и если задуматься, то он легко вспомнил бы, когда именно произошла эта перемена. Вот только меньше всего ему хотелось над этим задумываться.
Впрочем, сегодня не верилось, что холода уже близко, и они мирно дремали в запущенном саду под окнами пятиэтажки, скрытые от чужих глаз зарослями кустарника и вишнёвых деревьев. Листья окрасились пылающим багряным и солнечно-жёлтым, но оставались ещё достаточно густы, чтобы защитить Тома и Адама от любопытства посторонних. Здесь они не боялись говорить: из окон их не услышат, а единственную тропинку, ведущую на поляну, оба не упускали из виду. Пробраться с любой другой стороны было невозможно без шума и треска ломаемых веток и крепких проклятий, когда одна из них непременно ткнётся в глаз.
Правда, сегодня они разговаривали мало, разомлев на солнце, пока кофе остывал в кружках. Где-то негромко играла музыка, обманчиво расслабленная, но Том сразу узнал мелодию, – это Билли Холидей пела «Мрачное воскресенье». Кто-то поставил проигрыватель у открытого окна, и весь двор наслаждался переливами её голоса. И хотя сегодняшнее воскресенье вовсе не было мрачным, Тому вдруг показалось, что солнце ненадолго скрылось за облаком, и лицо охладило дуновение по-осеннему стылого ветра.
– Кто это из соседей у тебя такой смелый? – спросил он лениво, не открывая глаз.
– Макс, – отозвался Адам и коротко добавил, как будто это всё объясняло. – Ему шестнадцать.
Том хмыкнул. Сейчас в шестнадцать можно быть бунтарём или хотя бы считать себя таковым, и тебе ничего за это не сделают. Выговор в школе, предупреждение от патруля, штраф родителям – вот и всё, да и то лишь в том случае, если тебя поймают с поличным. Этот Макс наверняка воображает себя чертовски смелым, а попробовал бы он провернуть эту выходку лет десять назад. А ещё лучше двадцать. Впрочем, ему бы тогда и в голову такое не пришло. Если бы его семье хватило духу хранить дома записи Билли Холидей или кого угодно, не попавшего в одобренный государством список, они бы сделали всё, чтобы об этом никто никогда не пронюхал.
Эти мысли заставили Тома почувствовать себя ужасно старым. Двадцать лет назад он вовсю трудился на заводе, а по вечерам они с Оскаром разносили в щепки подмостки «Джина с молоком». Значит, уже тогда времена были куда менее суровыми, чем в его детстве, – что уж говорить про сегодня. Билли Холидей играет на весь двор, вы подумайте.
По лицу снова пробежала волна прохладного воздуха, и Том со вздохом открыл глаза. Магия тёплого раннего вечера как-то померкла, будто солнце стало греть чуть слабее. Совсем ненамного, но этого хватило, чтобы очнуться от послеполуденных грёз.
Адам сидел в кресле напротив, вытянув длинные ноги в чёрных кроссовках. Хотя кроссовки были уже немолоды – Том сам купил их в Пустом доме ему на восемнадцатилетие, – они по-прежнему выглядели новыми и вовсе не потому, что Адам надевал их лишь по особым случаям. Так было со всей его одеждой, со всеми вещами: он заботился о них тщательно, почти фанатично, и они годами