– Скажи им, что сейчас принесу.
Я не понял, что он принесёт, но мне стало страшно: у матери в последнее время участились серьёзные сердечные приступы. Я стремительно ринулся в распахнутую дверь. Увидел: на жгуче пылающем фоне окна, расчерченного тёмным переплётом, выделялся ещё более тёмный, густо-синий силуэт широкоплечего человека, стоявшего ко мне спиной недалеко от входа. Сбоку торчала кобура револьвера, на голове – диск форменной фуражки.
Д. Д. Жилинский. «Триптих 1937 год». Государственная Третьяковская галерея, 1987 г.
Фигура сделала шаг в сторону и, кажется, повернулась ко мне. Но я уже смотрел не на неё. Ещё двое военных в глубине комнаты склонились над раскрытым сундуком и бесцеремонно выбрасывали прямо на пол его содержимое. Направо, у стены, полуобняв рукой за плечи припавшую к нему мать, стоял отец. Он смотрел на тех двоих и вроде бы внешне был спокоен. Только лицо его было бледно-жёлтым, да на одной из щёк иногда напряжённо дергалась кожа.
Навстречу мне глянуло заплаканное, с тоскливыми жуткими глазами лицо матери.
– Сынок! Папу нашего арестовывают, – выкрикнула она и задохнулась в новых рыданьях.
Я кинулся к ней, к отцу, тоже припал к нему и ничего не мог выговорить. Больше того – я ничего не мог понять.
– Мария, – заговорил отец, – сын, не бойтесь. Это Очёр мне пакостит. Но всё выяснится, кончится хорошо, как было не раз.
Постепенно мать затихла. Так втроём, тесно прижавшись друг к другу, молча простояли мы всё время, пока шёл обыск. Было ещё светло, когда он окончился, и широкоплечий человек (очевидно, старший) кивнул отцу и сказал:
– Вы пойдете с нами… Тёплые вещи прихватите.
Я и мать похолодели от этой сдержанной суровой заботы: значит, предстоит долгая разлука…
Но мама – она все-таки молодец! Быстро собрала самые необходимые и негромоздкие вещи, удобно уложила их в лучший мешок (так посоветовал старший), достала тёплое пальто, шерстяные носки, шапку. Вернулся директор школы с папкой в руках. Теперь я понял – он принёс служебное дело отца.
– Подпишите протокол изъятия, – ему и отцу приказал старший.
Директор подписал послушно, не глядя.
– Изъяты: один из пяти наличных экземпляров книги „Крестьяне о писателях“, хлопчатобумажный платок исполнения 1925 года, письма литераторов Зазубрина, Аграновского, Сосновского, сборник речей Луначарского, – это вслух прочитал отец, внимательно разглядывая протокол. Потом он пожал плечами и расписался.
Поразило ещё – пожалуй, больше всего: двое закончивших обыск расчистили пинками путь к кровати (стульев у нас было мало), уселись на неё и закурили. Всё это с безразличными, неторопливыми движениями, как при самой обыденной, привычной работе.
Старший взялся за ручку двери,