Надежда безгранична, но не для человека.
Задолго до того, как мы узнали, что цена мудрости и бессмертия, искомых нами, может оказаться непосильной для нас; когда человек – то, что осталось от человека – все еще походил на ребенка, играющего камешками и ракушками на берегу океана; когда мы стремились разгадать секрет Старшей Эдды[1], я услышал зов звезд и приготовился покинуть город своего рождения и смерти.
Я называю его Невернесс. Основатели нашего Ордена, как рассказывал мне Хранитель Времени, обнаружили участок космоса, где пронизывающие мультиплекс во всех направлениях каналы сплетаются в тугой узел, и решили построить город на ближайшей планете, которую назвали Ледопадом. Поскольку подобные узлы считались крайне редким, а то и вовсе несуществующим явлением – теперь канторы именуют их сгущениями, – наш первый Хранитель Времени объявил, что, если даже они будут странствовать по галактике до скончания времен, более плотного участка им все равно не найти. Никто не знает, сколько биллионов каналов сходится возле нашего прохладного желтого солнца. Возможно, их число бесконечно. Древние канторы, полагавшие, что их теоремы доказывают невозможность существования бесконечно плотных сгущений, предсказывали, что нашим пилотам никогда не удастся найти подобный топологический объект. Поэтому, когда наш первый Главный Пилот вышел из мультиплекса над маленьким скальным островом, которому суждено было стать колыбелью нашего прекрасного и обреченного города, он назвал его Невернесс в насмешку над неверующими академиками. Канторы, со своей стороны, до сих пор именуют Невернесс Нереальным Городом, но мало кто придает этому значение. Я, Мэллори Рингесс, почитающий своим долгом изложить здесь историю золотого века и величайшего кризиса нашего Ордена, буду следовать традиции пилотов, моих предшественников. Я знал этот город как Невернесс в детстве, в годы своего совсем еще недавнего послушничества; Невернесс – я зову его теперь, под таковым названием он и останется.
На четырнадцатый день ложной зимы 2929 года от основания Города Леопольд Соли, мой дядя и Главный Пилот нашего Ордена, вернулся в город после странствия, которое продолжалось двадцать пять лет – на четыре года дольше, чем я жил на свете. Многие, моя мать и тетя Жюстина в том числе, считали его погибшим, затерявшимся в черных глубинах мультиплекса или испепеленным взрывающимися звездами Экстра. Но наш прославленный Главный Пилот всех надул. На протяжении восьмидесяти дней в городе только об этом и говорили. Когда ложная зима вошла в силу и сугробы стали глубже, я постоянно слышал эти разговоры как в барах и кафе Квартала Пришельцев, так и в башнях Академии. Все утверждали, что скоро объявят поиск. Поиск! Для пилотов-кадетов, которыми мы были тогда – на днях нам предстояло принести пилотскую присягу, – это было волнующее время и даже более того: время беспокойства и мучительного ожидания. Все мы в глубине души мечтали и одновременно побаивались, что скоро от нас потребуют невозможного. Все, что вы прочтете дальше, – это хроника невозможного, повествование о мечте, страхе и боли.
Вечером накануне присяги мы с моим толстым ленивым другом Бардо разработали план нашей – вернее, моей – встречи с Главным Пилотом еще до предстоящей долгой и утомительной церемонии. Шел девяносто четвертый день ложной зимы. За стенами нашего общежития выпал снег, окутав белой пеленой территорию пилотского колледжа. Сквозь замерзшие окна я видел башни Ресы и других колледжей, мерцающие в свете заходящего солнца.
– Но почему ты всегда делаешь то, что не следует? – спросил Бардо, скорбно воззрившись на меня своими большими карими глазами.
Мне часто казалось, что его большой выпуклый лоб и глубоко посаженные красивые глаза выражают все обаяние его сложного характера и изобретательного ума. Если исключить эти черты, он был урод уродом, с жесткой черной бородой и красным носом-картофелиной. Он сидел на мягком стуле у окна, облаченный в яркие шелковые одежды. На всех десяти толстых пальцах красовались кольца с камнями разного цвета. По рождению он был принцем Летнего Мира – кольца и стул входили в перечень имущества, доставленного из родового поместья, и служили напоминанием о богатстве и славе, которые были бы его уделом, если бы он не отрекся (или не попытался отречься) от мирских удовольствий ради красоты и ужасов мультиплекса. Когда он закрутил свои длинные усы между большим и указательным пальцами, кольца стукнулись друг о друга. – Почему ты хочешь того, чего получить не можешь? Где твой здравый смысл?
– Я хочу встретиться со своим дядей – что в этом плохого? – возразил я, натягивая черную конькобежную камелайку.
– И почему ты всегда отвечаешь вопросом на вопрос?
– А почему бы мне этого не делать?
Он со вздохом закатил глаза:
– Ты встретишься с ним завтра – для тебя это недостаточно