Светает. На чердаке среди бутылей самодельного виноградного переброда, спрятана в массивном серебряном окладе старинная икона. Лики святых задумчивы и тревожны. Со двора слышны редкие, глухие шаги. Кто-то чужой топчется, не решается войти внутрь. Это сыплются переспелые абрикосы. Желтеют на рыхлом глиноземе медовой, волокнистой мякотью. Ближе к обеду отберут самые цельные и крепкие, остальные по углам размечут. Муравейник у веранды, где потрескалась и осыпалась штукатурка, давно ожил. Его обитатели выстроились в цепочку, спешно перетаскивают безликие коконы, похожие на рисовые зерна. Под порогом скребется мышь. У соседей занялись собаки. Дядя Паша собирается на рынок торговать мохнатым, бордовым персиком. В малиннике горячие, алые росы вспыхивают с мизинец. Возьмешь три, рот полный, и языку не протолкнуться. Захлебываешься сладким до приторности соком. Солнце на востоке лениво выбирается из яблоневых колхозных садов.
Теперь Яше открылось истинное предназначение многочисленных париков и шиньонов! Отчего мама прячет свою плешь? Он примерил один медного цвета, похожий на разоренное гнездо трясогузки, вившей из года в год в дуплах старых, перекрученных осин прямо за домом. На него глянул римский профиль испуганного мальчишки с темнеющим мочалом чужих волос на затылке. Равнодушная однобокость бритого призывника, обезличивающая любую индивидуальность, досталась ему по наследству. При встрече с Яшей у преданных маминых товарок сыпались из рук авоськи, летели наземь кастрюльки с супом, просительно вскидывали челками: будущий цезарь не проходи мимо нас! Данила Иванович обладал точенным, ровным, крепким носищем, резкой волевой линией бодбородка, вялыми, влажными губами, близко посаженными глазами. Казалось, взгляд никогда больше не сможет быть устремлен вдаль или ввысь, а недалеко,