Но разве есть другая возможность с ними поговорить, они ведь не хотели даже его слушать.
Лицо горит, а под ногами нет ничего твердого. Он, конечно, может летать, но недолго. Ведь он перешел запретную черту и теперь находится в стане врага. Здесь уже нет поддержки степи, к которой он привык с детства. Он чувствует враждебность мира всем своим естеством – щемящая боль в сердце, грудь сдавило… Кто-то лезет ему языком в ухо. Ах, это дочка хозяина, руки девушки оплетают его шею, словно кольца змеи. Дышать все труднее, а сердце колотится, вырывается из объятий, словно попавшая в сети перепелка.
– Помоги мне, – шепчет Ван Юань, лежащей рядом Наргиз, не в силах освободиться от смертельных объятий.
– Ее здесь нет, – отвечают губы Наргиз голосом купца Колы-вана. – Разве она тебе не сказала, кто у нее хозяин?
– Нет, она только предупреждала… – лепечет заплетающимся языком Ван Юань.
– Женись на мне, получишь все, – шепчет Наргиз. – Это настоящий праздник! Ха-ха-ха…
Она смеется, и ее хохот – словно из колодца. Оттуда веет леденящим холодом, и он быстро заполняет ему грудь.
– Жизнь без сердца – лучшая жизнь, – говорит Наргиз голосом учителя Цюй Лиу.
«Или это все же Тао Яозу или Янь Куан?»
– Я один во многих лицах, я сознание всех здесь живущих. Хочешь стать буддой? Познай меня!
Наргиз принимает соблазнительную позу, а Ван Юань понимает, что нет сил противостоять влечению. Ведь все живое, двуногое и пресмыкающееся, подвластно желанию плоти, чужой плоти, которую хочется рвать, грызть и упиваться ею – достать дна и насладиться зверем!
Не ведая, из каких сил, Ван Юань все же уползает обратно по темному длинному коридору – дети, собаки, шепот старух. Выхваченный пламенем свечи их полумрака, возле аналоя стоит Колы-ван, бубнит молитвы и время от времени бьется рогатой головой об стенку.
– Пошел прочь! – машет ему рукой Ван Юань.
Он хватает пергаментную книгу и раскрывает наугад.
«Живый в помощи вышнего, в крове Бога Небесного водворится
Речет Господеви, заступник мой, прибежище мое, Бог мой и уповаю на Него…»43
Читать тяжело, слова комьями застревают в горле, а сердце каменное, словно и не его вовсе. И снова накатывает леденящее дыхание близкой смерти. Тело колотит лихорадка, зубы стучат, руки ходят ходуном. Но Ван Юань не выпускает книгу, вцепившись в нее, как в последнюю надежду.
«…Яко Той избавит мя от сети ловчей, от словеса мятежна
Плешмя своими осенит тя, и под криле Его надеешися;
оружием обидет тя истина Его
Не убоишися от страха ночного, от стрелы летящие во дни
Он вещи во тьме приходящия…»
Где-то забрезжил рассвет. Прибрежные плавни ожили, зашевелились. Из них выскакивают воины с замотанными черными тряпками головами – только глаза. Они устремляются к усадьбе. Лагерь спит…
– А-а-а! –