Дазромак, – мягко произнесла Келисия, подойдя ближе к Волкодлаку.

      Сейчас в облике ректора ничто не напоминало о той хищной гарпии, с которой я имел честь познакомиться при первой личной встрече. Келисия улыбалась, потупив взор, как первокурсница на Приветственном балу, и кружила вокруг дознавателя, заходя то слева, то справа, не давая возможности жертве поймать её взглядом.

      – Это случаи просто вопиющие для Кломмхольма. Такого раньше не бывало.

      – Верно, – отозвалась Персилия, скромно сидящая на стуле, положив руки на колени. Каждый в этой комнате играл роль, и партия безвредной старушки, которую держат на должности декана из жалости и уважения к прежним заслугам, досталась Персилии. – Сколько живу, а такого безобразия не припомню. А живу я долго, гранд Дазромак, скольких руководителей Кломмхольма перевидала, всех и не упомнить. Вот и самой довелось, так сказать, стать во главе.

      Келисия заметно напряглась. Полагаю, ей очень хотелось ответить Персилии чем-то колким, в духе «что ж не удержались?!», но выходить за рамки реплик обольстительницы, желающей сохранить кресло ректора, не хотелось. Уверен, Келисии было плевать на ламий: одной меньше, да даже если и тремя-четырьмя придётся пожертвовать, не страшно, вон их сколько.

      Тридцать в каждом выпуске, и большинство так и не находят себе места в светском обществе, а, значит, пополняют ряды жриц Кибелы, полузабытой богини подземных гротов!

      – А вы что скажете, гранда Тулия? – воспользовавшись паузой, Дазромак подошёл к целительнице-саламандре, скромно стоявшей у книжного шкафа.

      – Я всё для вас записала в Журнале лекарских дел. Каждую мелочь, касаемо состояния обнаруженных ламий. Гранд Гумонд может рассказать про них гораздо больше меня.

      Голос саламандры лился сладким киселём, она никуда не торопилась, будто ей не было дела до погибших, травницей двигал только научный интерес. Таким же тоном она могла говорить о сожжённых заклятием лягушках. Впрочем, и злобы в её тоне тоже не было. Воистину, это тот случай, когда равнодушие звучит гораздо неприятнее, чем самая лютая злоба.

      – Простите, гранд Дазромак, думаю, вы должны это знать, – внезапно прошелестел голос второго проректора.

      Нардик Стенсен смотрел на свои сложенные на коленях руки с идеальным маникюром и всем видом выражал сомнение в собственных словах. Однако, присмотревшись, по осторожному взгляду я понял, что он готов кинуть кость собаке. То есть Волку, чтобы пустить его по ложному следу.

      Возможно, ради шутки или из желания посмотреть, как этот некрасивый, одетый по последней моде в серый костюм, который тем не менее сидел на нём мешковато, Волкодлак заглотит наживку и станет делать то, над чем можно будет поиронизировать за чашкой вечернего чая. Считаешь себя самым умным, господин дознаватель, так получай по шапке, сам не рад будешь, что приехал!