Отец явно был раздосадован, и за столом воцарилось угрюмое молчание. Лишь отодвинув пустую тарелку, он вновь повернулся к Филиппу:
– Мы едем в Петербург – государыня устраивает охоту. Нас почтили приглашением. Ты мог бы отправиться с нами, я ввёл бы тебя в столичное общество.
– Простите, батюшка, я бы хотел отдохнуть некоторое время, если позволите.
– Хорошо. – Отец поднялся. – Отдохни. Но князю Порецкому не пристало в деревне сидеть, робость не добродетель для мужчины.
Поднявшись в свою комнату, Филипп убедился, что гость по-прежнему спит. Будить не стал и, оставив при нём Данилу, пошёл к себе.
На душе было мутно. Постаревший незнакомый отец, мачеха, оказавшаяся юной и беззащитной, и история с арестом человека по фамилии Ладыженский – всё это произвело на Филиппа тяжкое впечатление.
Он бродил по комнате, зачем-то трогал мебель и стены, и никак не мог собрать воедино мысли.
Спустя пару часов заглянул слуга и сообщил, что барин ждёт княжича в библиотеке.
Отца он застал облачённым в дорожный костюм.
– Мы уезжаем, но я всё же рассчитываю, что в ближайшее время ты присоединишься к нам, – сказал тот, прощаясь.
Филипп проводил его до кареты, в которой уже сидела Мария Платоновна. В бархатном голубом плаще и чепце, украшенном розовыми лентами, она казалась совсем девчонкой.
Отец распахнул дверцу, но прежде, чем успел сесть в экипаж, на дороге, ведущей к дому, показалось трое всадников.
Заметив карету, первый пустил лошадь галопом.
– Я имею честь видеть его сиятельство князя Андрея Львовича Порецкого? – прокричал он на скаку.
Отец смотрел на приближавшегося с брезгливым недоумением. Человек был в потрёпанном мятом кафтане, стоптанных сапогах, да и треуголка явно знавала лучшие времена.
– Что вам угодно? – холодно проговорил отец, когда странный человек спешился и поклонился.
– Экспедитор Тайной канцелярии, Малютин. Имею предписание опросить ваших дворовых и хотел бы, ежели позволите, задать вам несколько вопросов.
Заснуть удалось лишь на рассвете. Усталость и потеря крови всё-таки взяли своё.
Ночью же, когда чрезмерно гостеприимный хозяин, наконец, оставил Алексея в покое, сон категорически отказался врачевать его душу.
Угар последних дней рассеялся, и рана заболела. Да как заболела! Не дырка в груди, эта боль как раз была благом – лишь она ещё отвлекала, тушила бушевавший в душе пожар.
Как Она могла?! Она, шептавшая ему во время жарких ночей: «Ты жизнь моя!»
Алексею хотелось выть. Ну почему прокля́тый немец промахнулся! Как сказал тот лекарь с кроличьими глазами? Полвершка? Всего полвершка левее, и он был бы теперь свободен от этого тела, от острой боли, в которой корчилась душа. Покойник… это ведь от слова покой? Как он хотел покоя! Чтобы не думать, не слышать, не вспоминать,