Намиловавшись с той, кого обожал, – родиной, он умер легко, без особых мук. Аджепсукайцы и ученые стали искать его, вышли за аул, обступили тело.
– Карл! Ларсен! Что с тобой? – трепал за плечо Саймса Шерванидзе.
– Не Ларсен это и не Карл, – к удивлению всех остановил его Неджет, – а Рашид Апшемафов, наш земляк.
Потом он повернулся к мужчине в сером пиджаке, сказал:
– Открывай ворота, Махил, горе пришло в ваш дом, Рашид – твой двоюродный дядя по матери.
Плач кукушки
Эту непридуманную историю много лет в нижнекубанских адыгских аулах передавали из уст в уста. И каждый ее, как прочитанную книгу, пересказывал по-своему. Одни кляли главную героиню Фариду за коварство, которым она погубила своего мужа, и преклонялись перед благородством их сына, что скрасил ее старость. Другие наоборот – превозносили эту женщину, восторгаясь величием ее духа, сумевшую отстоять свое право на любовь, при этом, не умаляя достоинство сына, но и не возвышая его, который, по их мнению, всего лишь на всего исполнил долг перед матерью, даровавшей ему самое бесценное на земле – жизнь. Вот такие толки были вокруг этой непридуманной истории, мой читатель, ибо каждый был волен рассматривать ее и судить об обстоятельствах, породивших эту трагедию, как хотел.
Ильяс Чигунов, известный на всю страну своими новаторскими подходами в педагогике, спешил домой из Москвы, где он был на Всесоюзной учительской конференции. Причиной поспешного отъезда из столицы для него стала телеграмма супруги Аминет. «Маме совсем плохо, – писала она. – Ждем твоего возвращения с нетерпением». За окном такси, нанятого в аэропорту Краснодара, мелькали знакомые и родные пейзажи, сменяясь одни другими, но это, как бывало ранее, не радовало его. Он знал, что мать безнадежно больна и, как бы лихо не гнал водитель такси, ему казалось, что тот едет слишком медленно. Он боялся не успеть…
После гибели отца мать во второй раз вышла замуж. Ильяса же все эти годы растили и воспитывали дедушка и бабушка по отцу. Он никогда не видел отца, так как был всего лишь годовалым ребенком, когда тот погиб. Он не знал мать, потому что она никогда не приходила к нему, хотя и жила в соседнем ауле. Когда он чуть подрос, то стал часто сбегать от дедушки с бабушкой в тот аул и, затаившись в зарослях акации, с теплотой, обволакивавшей его маленькое сердечко, наблюдал за матерью, управлявшейся по двору. Как-то за этим делом его и застали сверстники из того аула и начали бить чужака, занявшего их место игр. На шум и крики прибежала мать и детвора разлетелась, как напуганная кем-то стайка воробьев, а она подняла его с земли, вытерла разбитый нос испросила: «Чей ты, мальчик?» Как же ему хотелось крикнуть тогда на весь мир: «Твой я, мамочка, твой!» – но внезапное удушье не дало сделать этого, и он горько-горько заплакал… Она прижала его к себе, вытерла слезы, успокоила, привела во двор и накормила горячим борщом со сдобными пышками. «Иди, – погладила она его по вихрам у калитки,