Все чаще в последнее время брал он в руки дневники Толстого-старика. И, к удивлению, много находил сходного и в отношениях со своей женой. Непонимание друг друга, некая жизненная закабаленность, душевная глухота. Время от времени, когда Алла становилась особенно озлобленной и придирчивой, Андрей Петрович, в отчаянье, готов был повторить судьбу писателя, – бежать из дома. Хоть куда! И первое, что приходило на ум, это был отчий хутор, где доживала свой век родня. Пожалуй, его бы приняли. Но не окажется ли он, в конце концов, в каком-то приюте, хуже того, нищим бездомником? И потому стычки с Аллой кончались перемирием. И хотя утратили они прежнюю взаимную привязанность, терпели, держались друг друга…
К полудню «жигуленок» отмерил уже две сотни верст. Незатейливые пейзажи, одинокое молчание, жара утомили. Андрей Петрович дотянул до Мечётки, легендарной казачьей реки. Пересек ее по бетонному мосту, обнаружив лысины дна, – настолько гибельно обмелела матушка! – и перед подъемом свернул на площадку для отдыха.
Выше, под кронами пирамидальных тополей, краснели сайдинговые стены кафе. Перед ним грудились колотые чурки, дымил мангал на ножках. Ветерок доносил упоительный запах шашлыка. Три грязнобокие фуры с заграничными номерами загораживали вид автострады. Из открытой кабины ближней доносилась заунывная восточная музыка. Потасканная, с ярко-рыжими волосами деваха курила, сидя на подножке. Очевидно, «плечевая». Она сузила заспанные глаза на «новенького» и тут же отвернулась, прикинув, что для клиента – староват…
Андрей Петрович расстелил на багажнике скатерку, салфетками вытер руки. И достал пакет с продуктишками.
На диво ожил, закулюкал мобильник, оставленный в машине.
– Живой? Ты где? – тоном диспетчера таксопарка уточнила Алла. – Далеко уже?
– На Мечётке. Хочу чайку выпить.
– Надо же, бедненький, проголодался… – с издевкой заметила жена. – Не задерживайся! А к Лукьянченко обязательно заедь. Может, пригодится. Мне не звони! Деньги экономь.
Солнце палило по-летнему. У кафе грустили под слоем пыли сиреневые флоксы. А в мутновато-пепельном небе промелькивали стайки стрижей, горлинок. Отведя машину под вязы, где ощущалась речная сырость, Андрей Петрович попробовал задремать. В уставших глазах радужно задрожали пятна, какие-то запятые, крючочки…
Плескались на ветру ветви деревьев, их беспрестанно заглушали гулы проносившихся автомобилей. Рядом пульсировала транспортная жила, сводя людей на ленте асфальта по неведомой закономерности. Он опять стал думать о своей судьбе. И как-то растерялся: с временной