– Па-а-зволите, – жестко сказал Поляков. – Куда вы денетесь? И не пора ли домой?
– Ты как со мной разговариваешь? – возмутился Хамзин. – Щенок!
– Не кричите на меня. Надоело. Завтра на работе будете кричать. Там вы начальник, а здесь – гость. Не забывайтесь.
– Это уж мне решать, – гневно возразил инженер и допил бутылку. – Домой не поеду. Буду ночевать у тебя. Стели-ка постель.
– Хорошо, – сказал Поляков и ушел в другую комнату. Настроение у Хамзина опять испортилось. Детская радость, наполнявшая его только что, быстро выветрилась, и осталось пьяное раздражение и сонливость.
– Я постелил вам, – сказал Поляков. – Ложитесь и спите. Утром разбужу.
Хамзину стало тоскливо и душно. С ним не считались, его не жалели, он всех раздражал, и даже кочегар Поляков повысил голос и распоряжался им, как хотел.
– Не пойду, – упрямо произнес он. – Буду спать здесь. Сидя. Мне так нравится. Ты меня не уважаешь.
– Не уважаю, – подтвердил Поляков.
– А почему? – вскинулся Хамзин.
– А не за что. Вы не умеете уважать других, почему же я должен уважать вас? Хочется спать – спите здесь. Я пошел. Спокойной ночи.
– Куда?! – закричал Хамзин. Он испугался, что сейчас останется один, и горечь, с новой силой разливаясь в теле, подступит к горлу. Чужая квартира была слишком чужой без хозяина.
– В другую комнату, – усмехнулся Поляков. – Спать.
– Ты меня покидаешь, – обреченно сказал Хамзин. – И ты меня покидаешь. Бросаешь на произвол. Как и все.
Ему хотелось плакать, и он заплакал, по своему обыкновению уронив тяжелую голову в крупные ладони.
Поляков постоял молча и закрыл за собой дверь.
– Не смей закрывать двери, – сказала Хамзин сквозь слезы. – Мне страшно.
Дверь открылась, но никто не вышел. Было слышно, как Поляков ходит там, в темноте, потом заскрипели пружины, и пришла тишина. Если бы в этой квартире была топка, то Хамзин непременно бы пошел к ней и попытался кинуться в ее огнедышащее жерло, чтобы испепелить опостылевшее тело и превратить в невесомый дым боль одиночества. Но топки не было, а втискиваться в духовку газовой плиты казалось глупым, поэтому Хамзин встал и, покачиваясь, пошел к окну. Надо было сделать хоть что-то, разрядиться, выплеснуться. Окно выходило в черный двор, только узкий квадрат неба высвечивался редкими звездами, и Хамзин легко представил себе, как он падает с высоты, медленно переворачиваясь в холодном воздухе, пока последняя секунда полета не соединит его с землей. Стало противно и жутко. Тогда он с размаху ударил кулаком о стену, чтобы ощутить физическую боль и вытравить боль душевную. Фотография, висевшая рядом, соскочила с гвоздика и упала на пол. Боль была тупая и слабая. Он снова занес кулак и снова ударил о дубовый угол буфета. Появилась кровь, немного отрезвившая его.
– Мишка! – заревел он. – Где ты?
– Я здесь, –