Вязну в серой грязи, как в усталости,
Не уйти мне, как прежде, в снега.
И все туже петля обреченности,
Ненавистная, как смех врага.
Отовсюду в меня целится удушье,
Перебила ногу жестокая картечь.
Но пройду я сквозь равнодушие,
Чтоб в крайнем прыжке сил не беречь.
С хрустом хрип рванулся из горла.
Он промедлил, и время досталось мне.
С бесполезным лаем, ошалевшая свора.
Не смогла отыскать нас в кровавой волне.
Без ответа
Как больно…Мама,ма… больно….
Словно свинцовые руки ломают меня.
От жары с них течет металлический пот,
Обжигающий мою кожу и глаза.
Глаза, измятые электрическими ботинками,
Грязными ботинками с лампы на пыльном шнуре.
Глаза – вы молчали!
Вы тонули в затянувшемся падении крика.
Вы расширялись, только расширялись
С каждым метром,
Вы становились шире, чем ночной
Город.
И все же вы молчали.
А Света медленно, медленно, медленно
Падала.
Потом вязкий удар.
Я прошептал: «Свее-тааа!»
И эхо моего шепота напугало
Зевающий двор и дома.
Глухонемые люди подходили ко мне,
Говорили, показывали.
Но я забыл о них.
Я только слышал стук разбивающегося
Тела.
Я видел, как растекается по асфальту
Похожая на горькие капли рябины
Кровь.
Свету увезли.
В ненужной машине с надписью «03».
Свету увезли.
И бросили через два дня в мокрую яму
На кладбище самоубийц.
Дворник, хромой небритый дворник, высыпал песок из целованного мешка,
Спрятав под ним случайного убийцу –
Черно- битумную дорогу.
И выкинул пустой мешок.
Тот долго лежал у подъезда, как будто там был всегда.
А я?
Я грызу зубами сухие ножки стола,
С деревянных костей срывая мясо.
Боль, густая, тяжелая, как смола,
Убивает бесконечностью каждого часа.
Я готов пить бетонные спины стен,
Я готов… Ну что вам стоит, один укол,
Всего один укол. Просто укол.
Ма…Мама…..
Ода к радости
Ах, как чудесно жить без ноги,
Вам легче лежать, Вам меньше терять,
Никто не всунет Вас в сапоги
И не пошлет воевать.
Очень полезно быть без глаз,
Вы в жару первым берете квас,
И не видите страшного лица гражданина,
Согласного в кружке утопить своего сына,
И в мыслях казнившего Вас.
Кто