– Например?
– О чем угодно. Почему мама пьет, где твой отец. О жизни дома. О чем угодно.
– Я же вам сказала, отец уже едет. Он уезжал из города на деловую встречу.
– Куда?
– Не знаю, я не запоминаю его расписание, – отрезала Сорока. Глаза горели. Она потерла их ладонями. – Простите. Я не хотела… Я просто волнуюсь за маму. Я хочу на нее посмотреть, вы не против? Я передумала.
На самом деле ей не хотелось видеть мать, она лишь пыталась побыстрее отделаться от доктора Чо. Скорее всего, у нее есть и другие пациенты, наверняка она не может тратить время на личную жизнь Сороки.
Мэгс снова встала, сосредоточившись на улыбке, чтобы не побежать со всех ног к передней двери больницы. Она старалась выглядеть на восемнадцать, казаться законопослушной, обеспокоенной, как подобает случаю, но в то же время уверенной в себе и честной. Но ничего не вышло. Доктор Чо встала и с любопытством на нее посмотрела, прежде чем отвести в палату к матери. Сорока опустила плечи: стоило смириться с тем, что она казалась именно такой, какой была: шестнадцатилетней лгуньей, которой было все равно, жива ее мать или умерла.
Доктор Чо провела Сороку по одинаковым коридорам и остановилась перед дверью, ничем не отличавшейся от тех, что по обе стороны от нее.
– Вечером ее отсюда переведут, – сказала доктор Чо. – На стойке регистрации тебе скажут, где она, как только ее направят в палату.
Доктор порылась в кармане белого халата и вытащила визитку.
– На случай, если понадобится с кем-нибудь поговорить, – добавила она и протянула карточку Сороке.
– Спасибо. За все, что вы сделали для мамы. Я это очень ценю.
Доктор Чо кивнула. Сорока проследила, как та прошла по коридору и свернула за угол, а сама потащилась в другую сторону, к дружелюбно сияющему красному значку выхода, а затем выбралась на теплый ночной воздух.
Дома Сорока открыла новую бутылку водки и приготовила себе кувшин лимонада.
Она не пила с той самой вечеринки полгода назад, но вид матери, безжизненно лежавшей на полу спальни, отозвался зудом глубоко в животе. Наверное, больше всего на свете ей хотелось доказать, что можно выпить рюмку, не выпив при этом следом семь-восемь других. Или же ей просто хотелось притупить чувства.
Сорока наполнила высокий стакан лимонадом, добавила водки, потом села за кухонный стол с желтой записной книжкой, открыла ее на первой чистой странице и написала:
«Попасть туда смогу только я. И кого туда пустить, решаю я.
Я буду знать, как туда войти, будто ждала этого всю жизнь. Будто этот мир ждал МЕНЯ всю жизнь.
Потому что так оно и есть. И теперь он хочет, чтобы я вернулась домой».
И Сорока заплакала, не успев понять, как это произошло. Она смотрела, как одна крупная, круглая слеза упала на страницу, размыв слово, на которое приземлилась, – «МЕНЯ» – и сердито встала, вытирая щеки.
Потом она разделась догола в гостиной, натянула купальник, вышла на улицу и окунулась в бассейн, который был блаженно холодным.