– Ладно тебе, – она по-приятельски толкнула меня в плечо. – У каждого есть.
Я посмотрел на нее сквозь падающий снег и рискнул:
– А вдруг этот самый разговор станет моей историей с арахисом?
Линдси не отвела глаз, не скорчила гримасу. Внимательно и очень серьезно смотрела на меня, пытаясь уловить насмешку, а потом лицо ее вдруг озарилось теплой, лучистой улыбкой.
– Просто беда с тобой. Вот что я скажу.
Я подул на руки. Больше я не терял из-за нее головы. Был, пожалуй, на полпути к тому, чтобы в нее влюбиться, а больше ничего не мог сказать. В парке уже появились люди с детьми, собаками, просто прохожие, оставлявшие следы на снегу. Мы сидели, откинувшись на спинку скамьи, и разглядывали их в приятном, дружеском молчании. Линдси сказала:
– Хорошо… Я сказал:
– Да.
А потом мы слепили снеговика.
После тех посиделок под снегом мы с Линдси очень подружились – не совсем то, чего мне хотелось, но я все равно наслаждался. В нашем задушевном общении определенно была романтика. Мы полностью понимали, безошибочно чувствовали друг друга и упивались этим. Когда так хорошо кого-то знаешь, даже голова кружится от радости. Я никогда не добивался большего, боясь разрушить уже существующее. Что, однако, не отменяло постоянного желания обладать Линдси.
Всегда предполагаешь, как именно поведет себя красивая девушка. Первое мое предположение о Линдси: такая в жизни не станет со мной даже разговаривать. Как только это случилось, я сделал открытие, что Линдси обманывает мои ожидания на каждом шагу. Ожидаешь усталой, пресыщенной улыбки – получаешь настоящую, искреннюю. Думаешь, сейчас она заговорит грудным, волнующим голосом, – слышишь мягкий, мелодичный. Юмор у Линдси был сухой, самоуничижительный, однако ложной скромности, порой свойственной самовлюбленным людям, я за ней не замечал. Она наверняка прекрасно осознавала, как щедро награждена природой, но каким-то образом думала и действовала независимо от этого. Присущая ей тлеющая чувственность воздействовала на меня даже на молекулярном уровне, но в конечном счете соблазнял меня неукротимый пыл, с каким она проживала каждый день.
Линдси всему отдавалась с головой, умела найти захватывающее в любом деле, и энтузиазм ее был заразителен. Она со страстью обсуждала даже самые обыденные вещи, увлекая и меня, а слушала всегда сосредоточенно, не отрывая глаз от собеседника. Она могла рассмешить меня не только каким-нибудь едким замечанием, а просто собственным смехом. Если Линдси плакала над фильмом, то плакала по-настоящему, тогда и на мои глаза неминуемо наворачивались слезы. С нею я выбирался из скорлупы, о существовании которой прежде не подозревал, и мир вокруг становился контрастнее, цвета ярче. Линдси будто разрешила мне наконец отбросить вечную неуверенность в себе, и, двигаясь в ее кильватере, я чувствовал, как обретаю самоценность. Я понял довольно быстро, что если Линдси полюбит меня, то полюбит с такой же страстью, и проводил бессчетные часы, мысленно созерцая столь пьянящую перспективу.
Мы с Линдси чувствовали, как