Это был странный и счастливый период в моей жизни. Я как следует высыпался, хоть и вставал рано. Стучал в барабаны до одури, а когда уставал, шел сидеть под своим любимым деревом на опушке. Оно прямо как с картинки вылезло. Знаете, были такие раньше в моде: чистое поле и дерево посередине. Вот у меня было такое дерево! Никто больше на него не претендовал, так что я мог приходить когда угодно: книжки читать, сочинять песни, курить, просто думать. Пенелопа уже знала о моей привычке, иногда давала мне с собой термос горячего чая с корицей и какой-нибудь сэндвич или кусок пирога. Пенелопа вообще потрясающе готовит, у нее даже сэндвичи особенные. Брат оставался равнодушным к ее стряпне, в отличие от нас с дядей Питом. Честно, я никогда не отличался хорошим аппетитом – наверное, от мамы унаследовал привычку. Хотя, может, это у нас вообще семейная черта, поэтому все такие тощие. Так что сначала я не обходил вниманием ее кулинарные шедевры из чистой вежливости, а потом уже потому, что это было действительно вкусно. Я обожал наши семейные ужины, начиная с дурманящего аромата приправ (уж на приправы Пенелопа не скупилась), заканчивая приятным ощущением сытого умиротворения, когда тарелки были опустошены и мы в шутку спорили, кто в этот раз заслужил право мыть посуду. Я и сам нередко крутился вместе с Пенелопой на кухне, помогая что-нибудь почистить и нарезать. Ничему не научился, конечно, зато удавалось стянуть какой-нибудь «спойлер» к предстоящему ужину.
Мы тогда мало общались с братом, зато здорово подружились с ней, с Пенелопой. Она совсем не обращалась со мной как с маленьким. Да и дядя Пит тоже. Мне было так хорошо, и я был такой хороший. Правда, очень жаль, что Монти не оценил этого всего. Он все строил из себя неприступную скалу, а я позволил найти к себе подход – легко позволил. Наверное, одним для счастья нужно больше, чем другим. Или что-то совсем другое.
Накануне мы гуляли с дядей, просто бродили туда-сюда. С ним хорошо гулять, он не ворчит, когда я курю. Он говорит, что сам бросил: гордится этим, сразу видно. Я тоже буду гордиться, когда брошу, – обязательно брошу через годик, когда покончу со школой, я уже решил. Так вот, гуляем мы с ним по этой тропинке, и он спрашивает:
– Так что тогда стало с твоим носом?
– Подрался с одним парнем.
– Это я понял, – ненавязчиво продолжает он. – Что не поделили?
– Ничего. Я накинулся на него с кулаками, – говорю я дяде Питу, который спасает слонов, китов и лечит черепашек от воспаления легких. – Он меня раздражал.
– Да?
– Ходил с такой дурацкой улыбкой…
Это жалкое оправдание. Теперь я и сам не могу объяснить. Тогда, казалось, мир рушился на глазах: все эти взрывы, и траур, и минуты молчания. Это все было слишком личным – и в то же время общим. Все вокруг было как сплошные