Приблизившись к берегу, Павел Фомичев заглушил мотор. Некоторое время он всматривался в каменистый склон, как будто надеялся отыскать в расщелинах нечто особенное, и, когда на одной из вершин мелькнула оранжевая точка, он почти облегченно объявил:
– Теперь нас не достанут… Кажется, все.
Лодка, сделав на водной глади изящный изгиб, направилась к берегу и уже через секунду с глухим шорохом воткнулась в дно. Аркаша Печорский слово держит, все идет, как он и расписывал.
С каменистого склона навстречу беглецам двинулись три человека, поначалу почти точки, спустя минуту они выросли в различимые фигуры, среди которых выделялся один – крупный мужчина лет пятидесяти. В черном ватнике, мохнатой ушанке, смешно косолапя, он напоминал матерого медведя, вышедшего из дремучей тайги подышать студеным морским воздухом. По обе стороны от него шли мужики помельче. Весело подскакивая при ходьбе и пытаясь идти вровень с косолапым, они напоминали зверьков, старавшихся не отстать от вожака и делавших два поспешных шага на его один, неторопливый. В их внешности, да и в поведении ничего настораживающего – обычные мужички, надумавшие в выходные половить рыбки. Физиономии располагающие, даже жизнерадостные, и Костыль подумал о том, что давно отвык от подобных лиц. Неожиданно троица остановилась, и косолапый, не убирая с лица улыбки, коротко спросил:
– От Аркаши Печорского?
– От него самого, – стараясь улыбаться так же широко, отвечал Паша Фомичев.
– Мы уже четыре дня вас дожидаемся. Ксиву бы показал, – сдержанно и по-деловому потребовал косолапый и, сделав шаг вперед, протянул руку.
Требование весьма уместное. Они должны были знать, кому помогают, и, очевидно, делали это не бескорыстно, скорее всего троица оказалась в долгу у Аркаши Печорского, а может быть, точно так же, как и Костыль, когда-то проигрались вору в «три звездочки». Не понравилось другое – выставленная рука и заметно вялый шаг, сделанный будто бы в одолжение. Следовательно, оставшийся путь Костыль должен был проделать при полнейшей неподвижности косолапого, что само по себе факт малоприятный и ставит его в зависимость, а второе – отдавая свою ксиву, он остается на уровне солдата-первогодка, впервые вышедшего в увольнительную и за воротами части столкнувшегося со строгим патрулем.
Костыль сунул руку в карман, и его пальцы нащупали жесткий конверт из самой обыкновенной оберточной бумаги. В какой-то степени это послание, прошитое грубыми нитками, в этой части света могло служить охранной грамотой. Вся Сибирь практически состояла из заключенных, уже отсидевших, и тех, кто осел на поселениях без возможности вырваться в большие города и зажил обычным среднестатистическим гражданином. Совсем не исключено, что многие про Аркашу Печорского знали не понаслышке, сталкивались с ним на зонах и многочисленных пересылках, а если учесть, что личность он масштабная, то перед его ксивой многие из мужиков могли ломать шапки, как