Я набрал 03.
– Огнестрел, – сказал я. – Школа номер двадцать, улица Обская.
– Совсем ошизели, – вздохнули на том конце провода и повесили трубку. Я так и не понял, приняли они вызов или нет, и набрал почему-то не 02, а инспекцию по делам несовершеннолетних.
– Грачевскую, – попросил я дежурную.
– Да по школам она, – раздраженно буркнула дежурная, – и вообще эвакуация.
– У нас труп, – брякнул я зачем-то. Видимо, подсознательно я до сих пор очень боялся уголовки, и предпочитал иметь дело с милыми и приветливыми женщинами из инспекции по делам несовершеннолетних.
– И что? – мне показалось, что она там зевнула.
– Вас что, не интересуют трупы? – я так старался сохранить спокойствие и не орать, что некорректно сформулировал вопрос.
– Меня не интересуют шизофреники, – не осталась она в долгу. – Как землетрясение, так обострение! И мальчики кровавые в глазах.
– Откуда вы знаете, что это мальчик? – испугался я.
Приветливая женщина из инспекции бросила трубку.
Я посмотрел на Ильича, он устроился на краешке дерматинового кресла и усердно расковыривал скрепкой обивку. Трагически-отрешенным видом он говорил: топи меня, тебе-то нечего терять!
Я собрался с мыслями, сжал волю в кулак и, набрав 02, более-менее внятно объяснил, что произошло.
Скорая все-таки приехала. Врачи констатировали смерть от проникающего пулевого ранения, которая наступила минут тридцать-сорок назад. То есть, примерно тогда, когда началась эвакуация и школа бурлила паникой вперемешку с весельем.
В окно коридора я видел, как уехала машина с красными крестами, а на смену ей примчалась милицейская Волга с опергруппой и следователем прокуратуры. Учеников и учителей, слонявшихся на улице, попросили не заходить в школу, и на входе, у дверей, встал коренастый парень в штатском, который озирал окрестности с грозным видом. Я тупо смотрел в окно, пока на первом этаже, у тира, творилась эта страшная профессиональная кухня. Приехал даже кинолог с собакой. Огромный овчар, нюхая пол, деловито сновал между тиром и туалетом. Все правильно: Грибанова убили после его разговора с Глазковым в туалете, и собака просто повторяла его маршрут. Ильич скрылся в своем кабинете, не обмолвившись со мной ни словом; он переживал отчаянно, предполагая крах своей директорской карьеры и относительно безбедной жизни.
Потом начались допросы.
Мимо меня безликие люди пронесли черный пластиковый мешок, и коренастый парень на входе стал впускать в школу учителей, завуча, и учеников мужского одиннадцатого «в». Ко мне подошла Лилька-трудовичка. Спесь замужней дамы слетела с нее, как шелуха, глаза у нее были красные, заплаканные, впервые без косметики.
– Петь, сейчас всех опрашивать начнут. Это пока не допрос, а просто беседа. Я знаю. – Она хлюпнула носом и пошла куда-то, впервые забыв про выразительность своей походки.
Меня на допрос почему-то пригласили не первым.