Да, действительно, это была южная сторона, хоть отсюда и не было видно моря. Человек вытер пот со лба и мучительно вздохнул. Его мучил не столько палящий зной, сколько витающее в воздухе напряжение, яростное мысленное ополчение жителей против него, чужака, посягнувшего на их территорию. Ещё чуть-чуть – и они все, все без исключения, набросились бы на чужестранца, растерзали бы на мелкие кусочки и радостно завопили, празднуя скорую кончину человека.
Выручил несчастного хромой старичок, проводивший человека до жилища и укрывший его от лишних глаз. Лишь только они оказались в лачуге – в тесном, обветшалом, сколоченном кое-как домике, лицо юродивого переменилось и приняло серьёзный вид. Такая внезапная перемена не могла не удивить человека.
– Эти люди не любят тебя. Впрочем, меня они принимают за слабоумного, но любовь – о нет, этого у них не отнять! Ты – вор, раз грабишь чувства людей, – многозначительно сказал старик. Голос его, прокуренный за десятки прожитых лет, хрипел от напряжения. Видно было, что юродивый чрезвычайно стар и, как любой старик, недоволен жизнью: в голосе его звучали нотки недоверия и болезненного раздражения.
– А что побудит… Прости, я безграмотен, как ты выразился? Люди? Хорошо, что побудит этих людей к любви? Я чужестранец. Мало того, они чужестранцы для меня в гораздо большей степени, чем я для них. До настоящего времени мне не встречалось ни одного подобного мне существа, да и нынче я не до конца уверен, что повидал подобных себе.
В этот момент брови человека нахмурились. Тогда старик подполз поближе к страннику – теснота лачуги не позволяла свободно передвигаться, приходилось низко пригибаться к земле или же ползать на коленях – и заглянул ему в глаза.
– Как же так, – с изумлением проговорил старик. – За кого ты себя почитаешь?
– Мне незнакомо то, о чём ты говоришь, старик. С того часа, как я очнулся на дне пропасти, мне вообще мало что знакомо. И потому мне пришлось начать жить сызнова, с самого начала, нарекать имя вещам и нарекать имя себе. Лишь самое малое я помню и лишь самым малым обладаю – способностью мыслить. В этом есть я. А вы, вы все в этом есть?
– Прежде чем возражать, позволь, я задам тебе несколько вопросов, – юродивый наклонился к человеку.
– Боюсь, я мало на что смогу отвечать.
– Я не требую от тебя многого: отвечай, что знаешь, а если не знаешь – а ты, несомненно, знаешь границы своего незнания – молчи. Итак. Действительно ли ты считаешь, что имя нарёк себе сам?
– Имя моё мне известно отроду.
– Значит, ты не сам нарекаешь себя?
– И да, и нет.
– А вещам, окружающим тебя?
– Кто, как не я, наречёт их?
Еле заметная улыбка мелькнула на лице старика.
– Знать, природа не обделила тебя разумом. А прочих? Как ты полагаешь? Разумны прочие или нет? – продолжал он.
– Полагаю, что всё, чему я имя нарекаю, неразумно[2], – уклончиво ответил путник.
– Верно.