– Ну, пенис.
– Не говори так. Говори: он. Или – член.
…Потом мы стали свои вещи называть своими именами. Употребляли те слова, которые поллюционирующие подростки на заборах пишут. Это нас не коробило. Это нас волновало. И сближало. Но об этом – позже.
А в те дни меня не отпускала – и до самого расставания навсегда – песня:
Миленький ты мой,
Возьми меня с собой,
Там, в краю далеком…
А потом я решила, что, пожалуй, он был прав, когда в первом письме (а потом их были десятки, сотни с обеих сторон!) говорил о бесперспективности наших отношений. Тем более что приехал на межвахтовый отдых Коля.
Я его не оттолкнула. Даже обнадежила. Мы были вместе несколько дней. Коля больше молчал, хотя я знала, что он хочет узнать. Мы ходили подолгу по вечернему городу. Наши шаги звучали синхронно, синхронно ночью двигались наши тела. И смотрелись вместе, рядом мы неплохо.
Я видела, что Коля уважает меня, доверяет, пытается оказывать нестандартные (по его взглядам) знаки внимания – делая подарки; выбрать для меня что-то, представляю, было для него мученьем. Я мало думала о его внутреннем мире (чаще всего он молчал или говорил о ригелях и фундаментах), хотя то, что человек он хороший, положительный, было вне всякого сомнения. Вне всякого сомнения он будет хорошим хозяином, мужем, отцом. Наверное, он любил меня, хотя про его сердце и чувства я ничего не знала. Но по-своему мне было с ним комфортно. Иногда. А про завтра, которое неминуемо наступает завтра, я и не думала.
Следом пришел он. Мы встретились в абсолютно пустой квартире, которой предстояли долгие месяцы ремонта.
Я вымыла часть комнаты, нашла какую-то посуду для выпивки и еды – все это поместила на пол, на газету. И мы сидели на полу.
Я сказала:
– Ничего не надо, ничего не будет…
Он ничего не понял, но что-то почувствовал.
В результате вышел дурацкий компромисс: он разделся до пояса, меня раздел до пояса… И так мы ели, пили, разговаривали, прижимались друг к другу, целомудренно целовались, он трогал мои груди, соски…Но крепость не сдалась. Моя совесть осталась чистой. Хотя про Колю ему ничего не сказала: смалодушничала, потому что сама для себя окончательно ничего не решила.
В три ночи он отвез меня домой, к маме – я ему сказала, что у нас не принято не ночевать дома. И улетел в Бийск на своей «Вольво» – там у него были дела.
И нет бы нам том и остановиться – недоговоренность, двусмысленность, взаимное притяжение позволили, заставили нас звонить друг другу, писать письма – на тот момент еще осторожные.
Потом он уехал в Париж в командировку. Каждый день отправлял по письму. Иногда я получала по три-четыре в день – накапливались. А я думала. Взвешивала.
По возвращении – позвонил сразу. И в разговоре мы оба поняли – нам не быть вместе. (Ведь он, думаю, тоже многое думал. Наверное, он что-то почувствовал двойственное во мне.) Таков был не текст, а подтекст.
И он приехал сразу же:
– Надо поговорить, – сказал Он сразу же после первого объятия и поцелуя.
– Да, конечно, – сказал я. – Но сейчас я на работе. Чуть позже, ладно?
– Ладно, – сказал Он охотно и улыбнулся. Так, что у меня сердце упало