– А к дяде Освальду в клинику пробовал?! – с надеждой воскликнула Хелена, судорожно вцепившись Томасу в руку.
– Пробовал, как иначе! Им достаточно было на меня взг-глянуть, чтобы выдворить прочь. С этими в-войнами больницы деньги ищут сами! Ясно, что у меня н-никак нельзя найти лишней сотни тысяч, чтобы записаться туда! П-потому я и обратился сейчас к тебе!..
Томас остановился, схватил маленькие ручки девушки и с истинной мольбой вперил в её чистые глаза свой отчаянный взор.
– Ох, Томас! Бедный ты мой, почему?.. – запричитала Хелена, крепко обняв его в порыве чувств; кристальные льдинки потекли по её раскрасневшемуся лицу.
– Я этого и ждал…
– Нет, ты не понял – я хочу тебе помочь! Но если ты не смог пробиться туда, то я тем более не смогу. Милый мой!..
Добросердечная девушка обхватила щёки Томаса и оглядела весь его лик. Душа её болела, кричала от жгучей боли, сердце стучало и выдавливало жалостливые слёзы. Вдруг в глазах мелькнула твёрдая уверенность: она отстранилась от студента и достала из сумки несколько монет.
– Жди здесь, я быстро, сейчас вернусь.
Вялый кивок. Хелена побежала к телефонной будке, по дороге утирая зеницы. Идея её очевидна – самой позвонить либо дяде Освальду, главврачу клиники, либо отцу Генри Вайтмуну, диагносту.
Клиника семьи Вайтмунов – крупнейшая в стране и одна из самых крупных в мире. Как справедливо сказал Томас, клиники ныне ищут деньги сами, а посему нет ничего удивительного в том, что медицинское обслуживание не бесплатно, и цены на него достигают космической высоты.
Светило утомлённое неторопливо спускалось к горизонту, наглядевшись сполна на мир ропщущих смертных; нет более сил смотреть на оскорбления, смерти, болезни и проклятья… Лишённое мощи солнце побагровело, окружавшая его свита облачилась в серые с багровым отливом одеяния, а похолодевшие к людям лучи разлили на землю вино. Воздух яростно заметался вокруг, возмущённая водная гладь приняла кровавое обличье, и каждое здание, каждый камушек, каждый предмет – всё отбросило длинную пурпурную тень, трепеща перед грядущей ночью.
Томас присел на самый краешек деревянной скамьи и положил рядом с собой портфель. Если бы кто-то спустился сейчас вниз по улочке к набережной и подошёл к перекрёстку поближе, то застыл бы в суеверном страхе. Он узрел бы перед собой скромно сидящего на скамье человека, чёрного как сажа, за плечами и шеей которого бесится и пылает багровый диск, из-под силуэта которого бьёт ключом алое свечение и в непроглядно тёмном облике которого едва виднеется подёрнутый болью полуприкрытый глаз. Разум Томаса блуждал, и всё, что не давало ему сойти с ума от длительного ожидания, – это группка бредущих по камням мостовой муравьёв, прочно приковавших к себе взгляд студента.
Один муравей отбился от товарищей и побрёл в другом направлении, время от времени останавливаясь, осматриваясь и вновь меняя маршрут.
Когда