– Завел я нас на кладбище, уголек. Прости ты старого дурня, не слушал тебя… – не к месту задумал виноватить себя. Голос не свой, напуганный. – Куда же нам с тобой теперь идти? Где пережидать пеплопад?..
Остроклюв стремительно оторвался от наплечника и, замахав крыльями, черной кляксой замелькал между деревьев. Дин не прозевал момент – и следом. Честно пытался нагнать его, зарываясь в снегу, поскальзывался о скрытый лед, два раза даже свалился в сугроб, но как поспеть за птицей? Крылья-то, пускай и хиленькие пока, – не ноги, с ними не посоревнуешься. Гнался, как охотничий пес за уткой, и настиг лишь на краю оврага. Ворон, потряхивая хвостом, дятлом долбил покосившееся дерево, царапал когтями – «сюда, хозяин, скорее сюда!»
– Ох и прыткий же ты, Остроклюв!.. Пока бежал, думал, сердце выскочит! – держась за грудь, задыхался Дин, никак не мог отдышаться. – Ты больше так не делай, слышишь?.. Я до смерти перепугался весь. Думал, улетишь от меня! – и дальше: – Чего ты там нашел?
Остроклюв гикнул – и под ствол. Дин поднял глаза к небу – померкшее все, черно-красное, вот-вот прорвется – и поторопился со спуском. Ворона нашел внутри неглубокого подкопа, под корнями. По-видимому, чье-то брошенное логовище. Больше одного человека тут не уместить, да и тому придется согнуться в три погибели. Зато сухо, не задувает ветер и в глаза не бросается – одним словом, везение. А что неудобно – так это ничего, можно и потерпеть. Уж Дину-то привыкать ли?
– Ну что, в тесноте, да не в обиде, уголек? – поговоркой высказался он и, выставив оружие и рюкзак снаружи, с кряхтением вполз в убежище. Как-то сразу почувствовал себя великаном в гостях у гномов. Даже пожалел, что уродился высоким, в отца. Подтрунил над собой: «Вон сколько места бы сэкономил, будь поменьше, а теперь как жирафу гнуться приходится. Нигде не помещаюсь!»
Едва разместились – и двух минут, наверное, не прошло – день в одно мгновение сменился ночью, и ужасающий рудный небосвод, будто в крови вымоченный, лопнул, вытряхнул ядовитое содержимое. Взревела жестокая метель, закружилась, неугомонная, неистовая. Грязно-серый тлен валился нескончаемо, завесой. Словно где-то там, в выси, полыхал рай, а на землю ссыпалась зола. И пробил роковой час для всего живого…
Дин и ворон с одинаковым ужасом, не смыкая глаз, наблюдали бурю, а эмоции испытывали разные: охотника, точно первобытного, завораживало и пугало, птицу – вводило в необъяснимую обездвиженность.