Они пристально посмотрели друг другу в глаза, и спокойный, уверенный взгляд ван Аудейка встретился с мистической искрой в зрачках регента.
– Те, кто сообщил вам это, могут ошибаться…
– Думаю, мне не стали бы делать таких докладов, не будь полной уверенности… Регент, вопрос этот очень деликатный. Повторяю: вы глава рода. Выясните у своего младшего брата, в какой мере он растратил казенные деньги, и как можно скорее наведите порядок. Я предоставляю вам это сделать. Я сам не стану разговаривать с вашим братом, чтобы не унижать члена вашего рода, насколько это в моих силах. Вы должны наставить брата на путь истинный, указать ему на то, что в моих глазах является преступлением, но что вы благодаря вашему престижу старшего брата сумеете исправить. Запретите ему играть в азартные игры и велите совладать с этой страстью. Иначе предвижу печальный поворот событий, так как мне придется представить вашего брата к увольнению. Регент Нгаджива – второй сын пангерана, коего я всегда бесконечно уважал, равно как и вашу матушку, раден-айу пангеран, которую хотел бы оградить от позора.
– Благодарю вас… – пробормотал Сунарио.
– Обдумайте мои слова хорошенько. Если вы не сумеете призвать своего брата к порядку, не убедите его совладать со страстью и если оклад главам округов не будет выплачен в кратчайшие сроки, тогда мне придется действовать самому. А если и мое предупреждение не поможет… Для вашего брата это будет означать крах. Вы сами знаете: регентов увольняют со службы лишь в виде величайшего исключения, это навлечет позор на ваш род. Посодействуйте мне в том, чтобы оградить от этого род Адинингратов.
– Я обещаю вам… – пробормотал регент.
– Пожмем друг другу руку, регент!
Ван Аудейк пожал тонкие пальцы яванца.
– Могу ли на вас положиться?
– И в жизни, и в смерти…
– Тогда давайте вернемся в зал. И немедленно сообщите мне, как только что-то выясните…
Регент поклонился. На его лице сохранялась оливковая бледность от невысказанного, затаенного гнева, кипевшего с силой вулкана. Глаза, буравившие затылок ван Аудейка, пронзали голландца мистической ненавистью, этого ничтожного голландца, бюргера, христианина, неверного, грязную собаку, который – что бы он ни чувствовал в своей грязной душонке – не имел права прикасаться ни к чему из его мира – к его семье, его отцу, его матери, к древней святости их аристократического рода… пусть они уже несколько веков склоняются под игом тех, кто оказался сильнее…
III
– Я рассчитывала, что вы останетесь ужинать, – сказала Ева.
– Спасибо, с удовольствием, – ответили контролер ван Хелдерен с женой.
Прием – ненастоящий прием, как неизменно оправдывалась Ева, – приближался к концу: Ван Аудейки, первые, уже ушли, за ними последовал регент. В доме Элдерсма остались только