Она не умерла. Пришла в себя девочка от боли… Ее насиловали несколько дней. Сменяясь, обдавая перегаром, раздирая молодое, девичье тело. Она должна была умереть, но отчего-то все еще жила. В измученном, окровавленном, скованном болью теле вдруг проснулась невероятная, дикая жажда жизни. На третий день революционные солдаты и матросы, вдоволь натешившись телом классового врага, продали Катю другим революционным солдатам и матросам за несколько литров спирта. И все началось вновь, но эти были уже более человечными. Иногда наливали ей в кружку обжигающего горло спирта и заставляли выпить. Ей запомнился один, не молодой уже солдат, с простым русским лицом на котором будто застыло постоянное недоумение, в шинели со следами споротых погон. Он, украдкой оглядываясь по сторонам, не видит ли кто, погладил ее по растрепанным волосам и шептал, протягивая кружку: «Ты пей, пей, страдалица, от нее, от водки легче тебе будет…»
Но однажды, находясь в полубреду, она услышала, чей-то резкий, как вороний грай, картавый голос.
– Что тут пгоисходит?! Товагищи! Что же вы делаете! Да за такое я вас пгикажу самих к стенке поставить! Мы должны поддегживать геволюционную дисциплину! А вы тут устроили дикий развгат и непотгебство! – над ней стоял плотный человек в черной кожаной куртке, с большой кобурой на портупее, бледным лицом, пронзительными карими глазами на выкате, под козырьком такой же кожаной фуражки и с небольшой черной бородкой.
Пока какой-то мужик в исподнем, лихорадочно натягивал штаны трясущимися руками и что-то бормотал про «вражину» и «сучье семя», незнакомец подошел к ее распростертому телу и присмотрелся.
– Она же совсем гебенок! – он присел рядом на корточках и впервые за несколько дней ставших вечностью, Катя почувствовала не запах пота, псины и перегар, а забытый уже запах дорогого одеколона. Человек в кожанке взял ее за подбородок, покрутил голову из стороны в сторону внимательно рассматривая Катино лицо.
– Она