* *

      Турстейн Бюле сворачивает на разворотную площадку, останавливает машину возле сломанного забора из колючей проволоки и щита с надписью:

      МУСОР БРОСАТЬ ВОСПРЕЩЕНО.

      Карен паркуется прямо за ним, глядя на горы хлама за искореженным забором. Обломки досок с ржавыми гвоздями, куски гипсолитовых перегородок, размокшие картонные ящики, две старые детские коляски, пустые банки из-под краски, грязные пластиковые бидоны, сломанный велосипед, груда битой черепицы.

      – Так здесь наверняка с тех пор, как вывоз мусора сделали платным, – говорит она, открыв дверцу и подойдя к Бюле.

      Тот кивает:

      – Провинциальные власти каждый год принимают решение о расчистке, но через несколько месяцев все опять выглядит по-старому. Мы иной раз заезжаем сюда, но поймать за руку удалось считаные единицы. Отсюда придется на своих двоих, – добавляет он, кивая на крутую гравийную дорогу за разворотной площадкой. – Можно бы еще немного проехать, но техники осерчают. Дальше там такая чащоба, лучше не соваться.

      – Как скажете, – за неимением лучшего говорит Карен.

      Сразу за разворотной площадкой дорога на удивление широкая, но идет круто вниз, а асфальт, возле площадки местами просевший, местами растрескавшийся, здесь представляет собой уже разрозненные островки, меж которыми хлюпает мокрый снег. Карен стискивает зубы, каждый второй шаг отдается болью.

      – По этой дороге вагонетки с углем из карьера везли на площадку, а там перегружали, – громко поясняет Турстейн, шагая широким шагом. И немного погодя добавляет: – Значит, родня у вас на острове.

      Секунду Карен медлит.

      – Да, только я уже несколько лет с ними не видалась.

      Разумеется, ему прекрасно известно, какая кровь течет в ее жилах. В отличие от самой Карен у Бюле было предостаточно времени заглянуть во внутреннюю базу данных. И он, конечно же, знает, что несколько поколений назад Эйкены были на острове весьма уважаемым семейством. Богобоязненные и работящие, родители ее отца – или по меньшей мере их родители – и в шторм, и в штиль выходили в море, а по воскресеньям, покорно склонив голову, шли в церковь. Свидетельством тому их могилы в Гудхейме, с черными чугунными якорями вместо надгробий. Не самыми большими, правда, не в человеческий рост и не с цепями, как у лоцманов, но все же с якорями, а не с обычными каменными плитами, какими довольствовались в местах последнего упокоения крестьяне и прочий простой народ. Некогда у Эйкенов было такое право. Но теперь уже нет.

      – Н-да, Эйкены… – задумчиво роняет Бюле, словно что-то ищет в памяти, и Карен решает выложить карты на стол. Не все, но хотя бы несколько.

      – Боюсь, кое-кто из моей родни имел дело с полицией. Я слышала что-то про ночную охоту в Гудхейме пару лет назад, за что один из моих кузенов отсидел несколько месяцев.

      С неудовольствием она думает о здоровенных внедорожниках, которые ночами гоняют по пустошам, с мощными прожекторами