Дениза привлекла меня к себе, стала раскачивать на коленях, будто малого ребенка, и осыпать поцелуями, бормоча при этом что-то бессвязное и бросая на меня такие пылающие взгляды, что я испугалась. Вдруг, когда я уже хотела с помощью бабушки прекратить эти чрезмерные ласки, служанка с удивительной силой приподняла меня, намереваясь бросить в пропасть, рядом с которой проезжала наша карета. Я в ужасе закричала и уцепилась за шею Фрюманса, сидевшего впереди, спиной ко мне; последнее время он был обеспокоен возбуждением Денизы и выглядел настороженным.
Учитель схватил меня на руки и пересадил к себе, затем велел остановить лошадей и сказал бабушке, проявив при этом недюжинное спокойствие:
– Одна из лошадей хромает, мадам. Думаю, нам следует вернуться на мельницу, чтобы ее подковать.
Бабушка поняла его. А Мариус нет. Мы вернулись в замок, где Денизу, у которой начался жар и бред, уложили в постель и стали за ней ухаживать. Вместо того чтобы отвезти нас в Тулон, карета поехала за доктором, жившим недалеко от мельницы мадам Капфорт. Когда он приехал, больная уже успокоилась, но доктор долго беседовал с бабушкой и Фрюмансом, и в конце концов было решено, что бедняжке Денизе нельзя больше оставаться с нами. Нам не хотелось отправлять ее в приют для умалишенных, не убедившись прежде в том, что она не сможет выздороветь в каком-нибудь другом месте. Мадам Капфорт, приехавшая вместе с доктором, нашла способ то ли удивить нас, то ли завоевать чуть больше доверия, чем ей это обычно удавалось, высказав мнение, которое показалось бабушке довольно разумным. И хотя тут были свои неудобства, время показало, что на тот момент это был, возможно, единственный выход. Мадам Капфорт вызвалась приехать за Денизой на следующий день и отвезти ее к своей знакомой монашенке, которая сумеет уговорить мою кормилицу остаться вместе с ней в монастыре. Там будут воздействовать на религиозность Денизы, дадут ей работу в часовнях; это развлечет ее и, возможно, полностью излечит от приступов меланхолии и безумия. По крайней мере, этого попытаются добиться, а если через какое-то время столь разумного распорядка ее все же признают неизлечимой, придется подумать о режиме более строгом.
Все было сделано так, как посоветовала нам угодливая соседка, и на следующий день Дениза уехала. Фрюманс в это время повел нас с Мариусом на прогулку в противоположную сторону. Верный своему правилу не огорчать детей созерцанием печальных событий, изменить которые они не могут, он помог бабушке скрыть от нас тяжелое состояние здоровья моей кормилицы и возможный срок ее отсутствия. Бабушка также попыталась утаить от нас свою грусть, но она очень страдала, я это видела, несмотря на ее попытки скрыть свое состояние, так же как я скрывала от нее свое, ибо мое огорчение было глубже, чем я решалась признаться в этом Мариусу. Мой кузен надо всем потешался; его основным занятием было высмеивать то, что он называл моими «приступами чувствительности».
Поскольку