Особенно все было интересно Елене:
– Миша мне сказал, что вы в КБ у нас будете работать? А, правда, что вас к нам из «почтового ящика» перевели? Аня, а вы по специальности медик, не так ли? – попросив, несмотря на возражения Михаила, вытянуть еще одну бутылку из серванта, она накинулась на них и вовсе с двойным усердием: – Как вам первый месяц в «Шкале»? Что скажите про наш Двухозерск, неплохой городок, не правда ли? А я вот еще что у вас не спросила…
Под конец скромного застолья в честь новоселья, когда детей уже услали спать, новый сосед вдруг открылся с неожиданной стороны и внезапно, ничуть не стесняясь, что знает Михаила и Елену Ревницких без году неделя, стал рассказывать анекдоты, которые большинство и среди своего проверенного круга друзей, если бы и решились, то только полушепотом и на ухо травить, хоть и времена, казалось, давно уже наступили не людоедские.
IV
Раскованность и непринужденность Дарнова бросались в глаза, окружающие принимали его поведение за неординарное, даже вызывающее, а он был всего лишь естественным и непринужденным, был самим собой во всем и всегда. Ревницкий поражался, как его новый друг и коллега неустанно всем интересовался, был таким активным и, самое важное, свободным тогда, когда свободы как бы и не существовало, когда все было регламентировано и подчинено плотно сдвинутым рядам с красными значками на лацканах, взгромоздившихся на миниатюрную пирамиду с саркофагом внутри, а над ними развевалось на флагштоке знамя, так напоминающее льющуюся в голубые небеса кровь.
У Ревницкого всегда был страх перед начальством, он избегал идти напролом, спорить, доказывать свою точку зрения. Он не очень-то, а вернее совершенно не верил в руководящую роль партии и в действенность, незыблемость идеологии, во всю эту «от всех по способности и всем по потребностям», он в течение жизни просто поднаторел умело встраиваться в строй, говорить то, что хотят услышать и такими словами, которые были в обиходе.
А вот Дарнов, даже невзирая на возможный выговор, окрик, не отводил глаз во время доклада, отчаянно сопротивлялся бумагомаранию, предписаниям, так часто ставил в тупик своими непосредственными почти детскими вопросами: «Почему? Зачем это нужно?» – а затем ждал логичного объяснения от руководителей, не принимая никогда завуалированные ответы и настоятельные советы не соваться.
Ревницкому и в голову не могло прийти, что для Дарнова все эти лучащиеся портреты бородачей в профиль, висевшие на всех стенах, пухлые тома с их биографиями-житиями, с учением по диалектическому материализму, распиханные по всем полкам, были взаправду, живым ориентиром, или и вовсе истиной в последней инстанции. А ведь, похоже, так и было, и Дарнов был членом партии не из-за карьерных соображений,