– Я и не знала, что их ещё выпускают, – осмотрела она неброскую панель.
– А их и не выпускают, – смутился Морис.
А дальше они и не знали, о чём говорить. До дома Саманты доехали быстро. Хорошо, что быстро, – подумал Морис, – ничего нет хуже тягучей молчаливой неловкости. Она как жвачка, которую тянешь, тянешь, а потом запихиваешь всю эту тягомотину в рот, надеясь выдуть хоть какой-то пузырь. Хоть что-то выдавить из слов, беспорядочных, случайных; пузырь из бессмысленных предложений.
Морис не любил пузырей, он не жевал жвачки, он привык чётко по делу, иначе никак. Никак он не мог заставить себя зайти за порог. Вот зайдёт он, а там опять она – мёртвая, на белом стуле, в халате из шёлка… Она стояла посреди холла, живая, звала.
– Вы так и будете стоять на пороге, детектив? – улыбалась Саманта.
Морис переступил.
Однозначно он был здесь тогда, однозначно это не было сном. И он не знал, что бы это всё значило. Его раздражало это незнание, любое незнание его раздражало, потому он докапывался до истины быстрее других. Ему нужна была правда, голая, истерзанная, грязная, но правда, и не было ничего важнее неё.
Всё тот же светлый холл, всё те же узоры от спутанных клёнов рисовало солнце на белом полу. Кудрявые, волнистые, они плясали на кафеле, живым театром игривых теней. Саманта открыла витражные двери, запустила запахи летнего сада: сладкие лилии, хвойный розмарин. Плавно, размеренно наполняли они своею душистостью дом, проникая призрачно в стены, в мебель, в каждого кто был здесь. Разморило и Мориса, ударило в голову, он пошатнулся, но устоял. «Стол, гарнитур, два белых стула. Чего-то здесь не хватает, но чего?»
– Вы хотели осмотреть дом, – напомнила Саманта.
– Я его уже осмотрел, – смотрел он на розовые кроны, меж зелёных округлых кустов.
– Осмотрели? Когда?
– Сейчас, я осмотрю сейчас.
– Вам нехорошо?
Вид и без того хилого инспектора Саманте показался ненормально болезненным. Он был так бледен, что, поставь с ним рядом восковую куклу, и она бы была живей. Этот невысокий сутулый человек совсем не походил на детектива. Он походил скорее на учителя рисования или истории, помятого, неуклюжего в этих самых брюках, на таких же подтяжках; он ходил бы по классу, отмеряя шаги, думая и присматриваясь, наблюдая за каждым предметом как за шкодливым учеником. Каждый предмет мог что-то да значить, каждый мог заговорить. И Морис вроде как прислушивался к ним. Он подошёл к телефонному аппарату, снял трубку и нажал на кнопку последнего вызова. Аппарат испускал гудки, совершая дозвон.
«Ресторан «Джордано», служба доставки», – раздалось на том конце провода.
«Извините», – сказал Морис и повесил трубку.
–Последним местом, куда вы звонили, был ресторан?
– Да, я заказала еду на дом.
– А потом пошли в полицию?
– Да.
– А