– А живем мы где? В общежитии?
– Нет, зачем же? Мы живем в моей комнате, в квартире на Юмовской. Вкратце, о себе: мне двадцать (я тебя на год младше); моя мама умерла, когда я была еще в школе училась; папа, Николай Игнатович, – фрезеровщик на нашем же заводе, он потом второй раз женился и переехал на квартиру к своей новой жене на поселок Артема (она нее отдельная и детей от первого брака двое); вырастила меня бабушка, мамина мама, но она тоже умерла еще до нашего с тобой знакомства. Так что, у нас с тобой есть теперь своя большая комната в самом центре города, с замечательными соседями.
– А дети у нас есть?
– Нет, Сань. На нашем с тобой семейном совете было решено пока повременить. Я ведь летом в институт поступила, в наш механико-машиностроительный. Так что, машинисткой до конца месяца на заводе дорабатываю, и – «дети в школу собирайтесь». Точнее в институт. Вот выучусь на инженера, тогда уж и рожать буду.
– Понял. Краткую свою биографию услышал, твою тоже, но сам все равно ничего так и не вспомнил. Ладно, время покажет, может и вернется память… Слушай, Коля, – обратился он уже к приятелю, – не в службу, а в дружбу: своди меня в туалет, пожалуйста.
– А тебе разве можно вставать? – удивился Коля, – вон, у тебя под койкой утка стоит, давай я тебе ее подам – отольешь.
– Да не, – засмущался Алексей Валентинович и приподнялся на кровати, – я не в таком плохом состоянии, чтобы уткой пользоваться. Я ж не «брат Митька» из «Чапаева» – пока не помираю и ухи не прошу.
В принципе, сон подействовал на Максимова (или Нефедова?) довольно благотворно: голова совершенно не кружилась, прошла тошнота, слабости не чувствовалось. Возможно, все эти неприятные симптомы большей частью были следствием замены сознания, а не ударом головы в стекло. Алексей Валентинович откинул шерстяное одеяло и сел на койке в длинных черных трусах и белой застиранной майке, спустив босые ноги на пол.
– А где моя одежда, обувь? – спросил он озираясь.
– Забрали, наверное, – пожал плечами Коля, – решили, что тебе вставать еще рано, и забрали. У других, – он оглядел палату, – я смотрю, тапочки