– Пал Палыч! – завопил Мишка, – Ты дурак совсем? Там же камень!
– Выпендрежник! – фыркнула Зойка. Она вскочила, хлопнула Мишку по спине и крикнула:
– Догоняй!
Мишка помчался за ней, сверкая пятками. Кира же, прикрыв глаза ладонью от заходящего солнца, следила за пловцом.
– Что там за камень? – спросила Кира у Павла, когда он, наконец, соизволил вылезти на берег.
– Краеугольный, – пошутил он. – Большой острый камень, его не видно так, а вода еще не обтесала. Короче, – Павел зевнул, – опасный он.
– Ты же… ты же мог погибнуть! Как твой папа. – Кира надеялась, что ее голос не дрогнул.
– Мог, – парнишка посерьезнел, – но мне пока это не нужно.
– Пока? Что значит «пока»?
– Слушай, внучка-Кроль, – он наклонился к ней ближе, так, чтобы Зойка и Мишка не расслышали. – Ты же не просто так упомянула моего отца! Ты… ну… что-нибудь знаешь?
– О чем?
Кира готова была услышать что угодно. Но только не то, что он спросил:
– О том, как на самом деле погибли наши родители?
Кира не ответила. Павел тоже замолк. Он видел, что девочка вспоминает, и не хотел ей мешать. Кира же действительно пыталась вспомнить что-то, чего в ее от природы прекрасной памяти то ли не было совсем, то ли не хватало частично. Смутные образы то возникали как тени, то пропадали. Мучительно продираясь сквозь слои времени, она пыталась вызвать в памяти лицо матери, но не могла.
Мишка и Зойка полезли в воду, начали брызгаться. А у Киры от их криков зашумело в ушах. Низкое солнце слепило ее, отрезая от сидящего рядом Павла, висок заломило, кровь отхлынула от щек, пальцы стали как ледышки. Он коснулся ее плеча:
– Послушай, не надо. Если ты этого не помнишь, то и не надо. Я… я могу помочь тебе вспомнить, но не сейчас, не здесь. Не при них, понимаешь?
– Да. Понимаю. Да.
Словно в забытьи, Кира медленно встала и пошла вверх по склону, покачиваясь, как от ветра. Павел пристально, по-взрослому смотрел ей вслед, а когда она скрылась из глаз, побежал купаться.
Зойка
– А теперь, деточка, не мешай мне, посиди тихонечко на сундучке, на моем передничке, – приговаривала прабабушка Зоя Панкратовна, усаживая вертлявую тезку. – Посиди, Рыжик. А я поворожу.
Пятилетняя Зойка обожала свою прабабушку, да и та разве что еще красную шапочку ей не сшила. Зоя Панкратовна, теперь совсем седая, в молодости была такая же медно-рыжая, как ее правнучка. К тому же Зойку назвали в ее честь. Их взаимное притяжение было таким сильным, что его чувствовали даже посторонние: если прабабушка вела Зойку гулять, между ними никто не мог пройти, даже Дружок не мог проскочить! Он лишь бегал кругами, весело облаивая прабабушку с правнучкой.
– Вот