Ребята потянули на себя скрипучую створку. Павел, присев на корточки, приник к замочной скважине, наблюдая за происходящим в комнате. Кира затаилась позади него, прижимая к себе старый дневник.
В дом, путаясь в ногах, вошел дед Лисицын. Он что-то удовлетворенно пробурчал, увидев разожженный огонь и не задумываясь о том, что его кто-то разжег, и этот кто-то не мог уйти далеко. Дед с грохотом потащил к огню кресло, с которого только что вскочила Кира, поэтому не услышал возни в гардеробе.
А там в этот момент Павел и Кира обнаружили Зойку. Препираясь шепотом, они кое-как уселись, согнув ноги и прижавшись спинами к деревянным стенкам. «Подождем, пока он свалит отсюда!» – шикнул Павел на девчонок, готовых спорить до посинения. Но ждать пришлось долго. Дед Лисицын запасся выпивкой и куревом, а идти ему было некуда. Под шебуршание и бурчание деда, под треск дров в камине, а еще и от усталости ребята по очереди начали зевать. Первым задремал Павел. Зойка притулилась к Кире, пристроив рыжий хвостик у нее на плече. Киру сморило немногим позже.
Фаддей Иванович, подтащив плетеное кресло к камину, уселся и начал прикладываться к горлышку бутылки. Он удовлетворенно покрякивал, отирал губы, наслаждался покоем. Спешить было некуда. Часа через два он практически прикончил и бутылку, и пачку папирос. Папироса оставалась всего одна, а спички, как назло, закончились. Пьяный дед потянулся к недогоревшему камину за головешкой. Рука отяжелела, тлеющая деревяшка скатилась на коврик, совсем недавно служивший сиденьем для Павла. Дед захрапел…
Того, что произошло буквально через четверть часа, Мишка не мог толком описать ни тете Дуне, ни спасателям, ни журналистам. Он не сумел восстановить последовательность событий. Только помнил, как подбежал к дому и распахнул дверь, за которой ревело пламя. Помнил, как оттаскивал с порога безжизненное тело деда. Помнил несущийся к сараю огонь. Помнил, как раздался страшный удар – это рванула граната. Сарай содрогнулся, разваливаясь на глазах, а Мишка, оглохший, до смерти перепуганный, потерял сознание…
Татьяна
Никто и никогда не называл ее Таней. Ни Танюшкой, ни Танькой, ни Танечкой. Мать настояла на этом сразу же после крещения: ребенка следует называть полным именем. Саму мамашу звали для этих целей очень удобно – Нина. Тут уж ни убавить, как говорится, ни прибавить. В детстве Татьяна была злостной врединой. К тридцати годам она вполне могла считаться законченной стервой. В детский сад Татьяна, естественно, никогда не ходила.