Рассветов был так серьёзен, что по моей спине побежали мурашки. Конечно, я об этом думал. Просто не мог остановиться. В науке страсти нежной я был наркоманом, но наркоманом, подсевшим лишь на один наркотик – женщин.
– Насколько я помню, Казанову никто не осуждал.
– Ты не Казанова, – оборвал меня Павел.
– Может, хватит морализировать? – разозлился я. – Ты не вправе меня осуждать.
– Не вправе…
Стаканчик (будь он не ладен!) продолжал приковывать к себе взгляд.
– Просто иногда мне становится страшно от того, как легко ты обходишься с чувствами других. Однажды я слышал, что один из самых тяжких грехов – это предательство любви.
Я воздел глаза к небу – Пашка всегда был утончённым мечтателем, романтиком!
– Послушай, ну о какой любви ты говоришь? О химической реакции? Все эти девчонки сами вешаются мне на шею, я никого не неволю.
– А ты говоришь им, что женат? Что ни с одной из них не собираешься связывать свою будущую жизнь? По твоим рассказам я знаю обратное. Сколько времени ты встречался с той двадцатилетней девочкой из Академии Художеств?
Я молчал. Соня любила меня, да и мне казалось, что я любил её. До тех пор, пока она мне не надоела.
– Ты встречался с ней три года. А потом, как надоевшую собаку, бросил.
– Пашка, хватит.
Рассветов отвернулся и замолчал. Моё лицо горело, как у нашкодившего ребёнка. Как-то бездумно я открыл планшет и нажал иконку Рамблера. Стоило проверить почту, куда должны были выслать отсканированную статью об атрибуции малоизвестной гравюры Шагала. Как всегда, высыпали новости и происшествия. В первой же заметке я с ужасом увидел фотографию той самой студентки Сони, которую бросил сразу после того, как познакомился с Дашей. Заголовок гласил: «Беременная девушка покончила с собой, бросившись в Неву».
Я быстро захлопнул чехол планшета. Это было странно – мы с Пашкой буквально минуту назад говорили о Софье.
Мне она рассказывала, что живёт с бабушкой и рыжим котом. Отчего-то сейчас я вдруг вспомнил и бабушку, и этого злосчастного кота. В голове промелькнула мысль: нужно что-то сделать. Как-то помочь. Но пока я не понимал, как. Ведь в случившемся был виноват я. Или не был? Но она была беременна! Почему она ничего не сказала? – мысли наскакивали одна на другую. Почему? Но даже если бы и сказала? Что бы я мог сделать? А я знал, прекрасно знал, какой совет я бы ей дал. Вдруг вспомнилась сцена из фильма «Москва слезам не верит» – тот известный диалог на скамейке (наверное, у нас было бы так же: «Надо было раньше думать. Ты хоть из меня отрицательного героя-то не делай. Я – подлец, а ты – святая»). Но я не был виновен. Я ей ничего не обещал. Это глупые гормоны, вера в нечто несуществующее…
Но мы же с ней обо всем договорились. Ни о каких обязательствах с моей стороны речь не шла. Зачем она так? Что пыталась доказать? Утопиться беременной…