Гера не без труда завёл машину.
– Стоять! – громче двигателя взревел Боцман и за долю секунды пересёк поляну.
Огромной тенью он метнулся в мою сторону. Громадная, мощная лапа застила мне взгляд. В ушах просвистел воздух. Когда я пришёл в себя, то почувствовал, как вишу в воздухе, а мой череп и ляжку озверело сжимают свирепые пальцы Боцмана, предназначенные вовсе не для этого, а для того, чтобы держать в руках штурвал и отвоёвывать право жизни у жестоких, яростных штормовых волн, чтобы ласкать престарелых блудниц портовых городов, чтобы трепать ими густые струи грозного Аквилона, – в общем, для задач посерьёзней и помасштабней.
– Пойдёшь в рейс! Спасти Захарика! Насос для Захарика! Отдать швартовы!
Тут Боцман поскользнулся. К счастью, он уже стоял одной ногой в воде. Я плюхнулся в прохладную Ильменку и тут же, изрядно хлебнув из неё, повинуясь инстинкту дайвера, задыхаясь, взобрался на плот у берега.
Парни – Нат и Сантьяго – радостно подскочили и взобрались на эту конструкцию за мной.
– Насос для Захарика! Якорь под клюзом! – кричал Боцман. Он тоже наконец вскочил на плот, одной рукой держа спиннинг.
Сантьяго схватился за трос – единственную ниточку, связывающую берега Ильменки. Боцман, встав во весь рост, растелескопировал спиннинг и стал ловко толкать им дно.
– Держать двенадцать часов! – кричал Боцман. – Скорость три узла! Отводи! Прямо руль! Спасти Захарика!
Мы рывками двигались поперёк реки, а я смотрел, как голубовато-салатовые водоросли танцуют под пластиковым бортом.
Но примерно на середине рулевой Сантьяго встал, как вкопанный. Видимо, холодная вода, свободно проходившая между бутылок, отрезвила его. Он завертел глазами и левой рукой стал колошматить себя по ляжкам.
– Тапки! – крикнул он куда-то в воду.
Я подумал, что он увидел в воде чьи-то тапки, и стал смотреть в волны, но, конечно, никаких тапок там и в помине не было. Сантьяго истошно закричал и согнулся до самой воды.
– Мои тапки! – вдруг перешёл он на смех.
Я на всякий случай посмотрел на его ступни, но они как были в кроссовках, так и остались. Левой рукой Сантьяго стал нащупывать что-то в кармане и вдруг вытащил пакетик-зип. В нём лежали три синие таблетки.
– Тапки, – зарыдал Сантьяго, – мои тапки!
Сантьяго тряс пакетиком у нас над головой. Когда он в следующий раз, уже с гневом сказал «тапки!», то принялся одной рукой открывать пакетик, а второй стал помогать. Трос при этом он, конечно же, отпустил.
Лёгкий плот, нагруженный тяжёлыми мужчинами, потеряв направляющую, завернулся сначала вправо, затем влево и метнулся вниз по водам Ильменки.
Равновесие было потеряно, и самый тяжёлый из нас – Боцман – стал терять былую уверенность и пластику венецианского гондольера, несмотря на опьянение ему всё-таки, в некоторой степени, присущую. Боцман вдавил плот под себя и, недолго пробалансировав, плюхнулся в воду. Наше судно