К счастью, Кевина в этот момент не было. Он не считал, что Толстяк-Лошадник излечен (да и никто не считал), и уж точно это сделал не Бог. Рассуждения Кевина основаны на той самой логике, которую развенчивает Фрейд, – автокомпенсационная структура, основанная на двойном предположении. Фрейд рассматривает такую структуру как разоблачение рационализма. Вроде как кого-то обвиняют в краже лошади, а он отвечает: «Я не ворую лошадей, да и лошадь эта никудышная». Если задуматься, можно увидеть стоящий за такими словами мыслительный процесс. Второе заявление не усиливает первое – так только кажется на первый взгляд.
Говоря в терминах наших бесконечных теологических споров, основанных на предполагаемом общении Толстяка с Богом, автокомпенсационная структура, исходящая из двойного предположения, должна была бы выглядеть следующим образом:
1) Бога нет;
2) и в любом случае Он тупица.
Внимательное изучение циничных разглагольствований Кевина совершенно разоблачает такую структуру. Дэвид постоянно цитировал К. С. Льюиса; Кевин сам себе противоречил в рьяном желании развенчать Бога; Толстяк невнятно пытался пересказать информацию, вбитую в его голову при помощи луча розового света; Шерри, которая ужасно страдала, сипло твердила какую-то набожную чушь. Я же менял взгляды в зависимости от того, с кем в данный момент беседовал.
Никто из нас толком не понимал, в чем дело, зато у всех оказалось полно свободного времени. Эпоха наркотиков закончилась, и у нас должна была появиться новая страсть. Благодаря Толстяку этой страстью стала теология.
Любимое старинное речение Толстяка гласит:
Могу ли думать, что великий Яхве спит,
Как Шемош и другие сказочные боги?
Ах! Нет. Услышал мысли он мои и записал их…
Толстяк не любит цитировать окончание:
Вот что мой разум мучит
И тысячью когтей впивается мне в грудь,
В безумие пытаясь ввергнуть…
Это из арии Генделя. Мы с Толстяком любили слушать «Серафимовский» гигант с записью Ричарда Льюиса. Все глубже и глубже…
Однажды я сказал Толстяку, что другая ария на пластинке точно передает состояние его разума.
– Что еще за ария? – поинтересовался Толстяк.
– «Полное затмение», – ответил я.
Затменье полное! Ни солнца, ни луны,
Средь бела дня сплошная чернота.
О свет небесный! Жизнерадостных лучей
Не видно, чтоб порадовать мой взор.
Зачем же Ты нарушил Твой закон
И сделал солнце, и луну, и звезды
Сокрытыми от взора моего?!
На это Толстяк заявил:
– В моем случае все как раз наоборот. Я освещен божественным светом, который изливается на меня из другого мира. Я вижу то, чего не видят другие люди.
В чем-то он был прав.
3
Вот какой вопрос нам все время приходилось