Полицейские дрожки скоро довезли Натана до географически самой дальней точки из трех обязательных к посещению – на угол Казарменного переулка и Преображенской улицы. Страшно хотелось есть, а дом вот он – совсем рядом, но нет, нет, время сейчас слишком ценно. Лучше потерпеть.
Здесь было Австрийское консульство. С цесарским консулом Христианом Самуилом фон Томом у Натана сложились хорошие отношения, примерно такие же, как с Шалле. Но со своими отличиями. Андре-Адольф всегда был чиновником или дипломатом. И это чувствовалось в его строе мысли и поведении, при внешнем радушии всё ж крайне рассудочном и расчетливом. Самуил же фон Том (имя Христиан он предпочитал оставлять за скобками) имел несколько иного склада ум. Безусловно, он тоже прекрасно умел считать и рассчитывать. Но в общении был более прост и непосредственен. То есть фон Том отличался от Шалле примерно настолько же, насколько Шалле отличался от дель Кастильо.
Впрочем, что это мы так долго о фон Томе, ежели его сегодня всё равно нет? А есть только начальник канцелярии Пауль Фогель, личность для нашей истории, пожалуй, даже более важная. О нем, кстати, тоже следует несколько слов сказать: пожилой, но славный толстячок лет сорока пяти с зеркальной лысиной. Но это слишком простое и панибратское описание, в то время как сотрудник сей достоин большего. Он был настоящим пиитом канцелярии: работал чрезвычайно слаженно, ловко разбирая и сортируя приходящие бумаги и с невероятной скоростью находя искомые из прежних. Когда же речь заходила о составлении нового документа, то и тут дело спорилось: голова подбирала, а руки каллиграфическим почерком выводили готовые и ловко нанизанные на тему письма формулировки. При этом Фогель никогда не делал черновиков. Но, начиная письмо, похоже, всегда точно знал каждое слово и любую запятую в его окончании. Когда в Консульстве насмешливо говорили о чем-то крайне сомнительном, то обыкновенно восклицали: «Ага, ты мне еще скажи, что Фогель ошибся!» Заслышав из дальней комнаты эту фразу, старина Пауль пунцовел от заслуженного признания.
Сам он любил рассказывать, что, согласно семейным преданиям, мужчины в его роду были переписчиками книг. И от них ему достался этот дар – быстрого и точного нанизывания слов. «Хоть и чужих», – добавлял Фогель с легкой грустью. А уж это объяснялось тем, что канцелярские таланты в его натуре сочетались с тонким пониманием литературы. Говоря о разных пиитах, писателях, философах, он проявлял не только эрудицию, но и большие аналитические способности, рассуждая здраво и точно. За одним исключением. Старина Пауль так любил Новалиса[8], что вот о нем совершенно не мог говорить иначе как с придыханием. И от других в этом случае иного тона терпеть не мог. Столь же зол Фогель становился, когда кто-то покушался вдруг на семейные предания, не к месту говоря, что якобы переписыванием книг занимались исключительно